Вперёд, что есть сил, что есть мочи, только вперёд, не оглядываться, не смотреть назад, на поле битвы, на то, как гибнут южане, героически сражаясь с превосходящим в количестве противником! Женевьева подгоняла лошадь, мысленно уговаривая несчастное животное, и так несущееся прочь на пределе своих возможностей.
«Милая, хорошая моя, быстрее!» - Женевьеве хотелось зажмурить глаза, чтобы не видеть, как далеко простирается пустынная местность, на которой неоткуда взяться помощи. Как будто это ребячество могло ей хоть как-то подсобить.

Шум битвы немного стихал, и Женевьева даже решилась облегчённо выдохнуть. Напрасно она поспешила. Вслед за её вздохом, словно по злому волшебству, откуда-то издалека возник звук лошадиных копыт. И он нарастал, становясь всё громче и громче, из чего можно было сделать единственный вывод – приближается погоня. И если Отильда отправилась в другую сторону, а донна Агнес осталась у повозки, значит, это за ней. За Женевьевой. Она заставила себя обернуться и чуть не выпала из седла, потому что кобыла как раз споткнулась о кочку – их настигал всадник. Его конь был явно сильнее и выносливее, этот вывод Женевьева сделала по тому признаку, что расстояние между ними неумолимо сокращалось. Она снова повернула голову вперёд и подхлестнула лошадь, надеясь на какое-то чудо.

... Но в тот день, как видно, Господь и все его ангелы отступились от избранного народа; как видно заметив ее страх, преследователь лишь подтолкнул пятками коня, переходя в галоп и начиная стремительно приближаться.
В его руках не было оружия, но сам вид этих гербов, тусклый блеск кольчуги, в нескольких местах покрытых темными пятнами (оставалось лишь гадать, откуда они взялись), молчание и упорство, с которым он нагонял ее, могли бы вселить трепет в самую отважную женскую душу.

И словно желая окончательно довершить черное дело, незнакомец воскликнул,- и его северный выговор казался оскорблением этих земель, этих лесов, и самого воздуха, самого прекрасного южного солнца:
- Остановитесь, мадам! Именем французского короля я приказываю вам остановиться!

Голос северянина прозвучал, казалось , у самого уха Женевьевы. Он уже догнал её, и мог, играючи, схватить кобылу за уздцы, или же вовсе выбить Женевьеву из седла, но преследователь словно забавлялся с нею.
Сопротивляться, продолжая скачку, не было смысла. Кобыла – Женевьева это понимала – долго всё равно не протянет, а рыцарь запросто может убить беглянку.

Задыхаясь от смеси гнева, отвращения и унижения, Женевьева остановила лошадь и молча повернулась к преследователю. Она знала язык, на котором он к ней обращался, но не стала отвечать.

Граф бросил через плечо взгляд человека, вполне уверенного в своих силах. В отличии от собеседника он и подумать не мог, что простолюдин посмеет покуситься на жизнь благородного рыцаря, пусть тот еще не щеголял золотыми шпорами и не прошел акколады. Конечно же, в бою, как и в постели, и принцу случается сойтись с голодранцами - но подобной наглости со стороны пленника граф не мог себе вообразить даже как наказание в Чистилище.
- Далеко не убежит,- с небрежностью отмахнулся он, потягиваясь в седле и разминая шею и плечи, которые после упражнения с топором начали ныть.- До первой засады еретиков, разве что, где ему только обрадуются. Еще и повыше подвесят, чтоб видней было. Не беспокойтесь, сир де Пре, я помню о нашем пари; этот мерзавец ваш, как и кошелек, только дайте добраться до казначея.
Привстав на стременах, он оглядел место недавнего побоища, по которому теперь с разной степенью поспешности сновали люди, оказывая помощь раненым, и пытаясь понять, что делать с теми, кому уже никакие заботы не требуются.
- Как думаете, мессир, бросить здесь эту падаль, или показать мерзавцам, что мы добрые христиане?- следующий вопрос задан был с несколько меньшей степенью небрежности, чем можно было бы ожидать от легкомысленного нормандца. Если бы в этот момент рядом с беседующими присутствовал отец Модест или его сухопарый товарищ, они были бы весьма довольны сомнением, и даже тревогой, появившейся в его карих глазах.
Как и многие его соплеменники, граф де Понтьё мог трунить и отчаянно зубоскалить над смертью - но загробное воздаяние было единственной вещью, заставлявшей его беспечную душу трепетать в почти детском смятении. Картины ада, в живописании которых часто упражнялся его духовник, чтобы хоть как-то укротить бодливый нрав вверенной его заботам божьей овечки, являлись этому внуку Марса и Бахуса в ночных кошмарах. Какая вина не лежала бы на его противниках, какими бы заблудшими еретиками бы они не оказались, глубоким убежденьем Гильома было то, что их нужно похоронить по святому обряду; даже больше, чем глубже было их заблуждение, тем более важный долг лежал на тех, кто мог подарить им последний шанс на Спасение.
Этот трепет сказался на нем даже сейчас, заставив перекреститься и тяжело вздохнуть.
- Если эта колымага еще на ходу,- кивнув в сторону развороченной телеги, сурово поговорил он,- наш долг увести отсюда тела наших собратьев. Дабы не пропасть их могилам без имени, и дабы не были они разорены язычниками,- почти что копируя слог отца Модеста, проговорил он.

Решение было принято, но его следовало донести до остальных; граф, несколько смущенный собственной велеречивостью, оглянулся, высматривая, кому бы из спутников отдать распоряжения.

Примерно такой же радостью и, можно сказать, гордостью, светились сейчас глаза юного Жоффруа, в эту минуту появившегося в поле зрения графа де Понтьё. Да как появившегося! В его руке были крепко, словно ключи от рая, зажаты поводья изящной лошадки, на которой - ни дать ни взять, Гиневра, увлекаемая во вражеский стан - восседала еще одна пленница. И хотя не была она бела кожей, как снег, и золотоволоса, как то положено дамам из лэ, наверняка, важная птица - вон как бросилась удирать, не иначе, боялась попасться в плен, легкокрылая пташка!

Пускай не видать Жоффре сегодня награды в виде золотых шпор и коня, обещанного сеньором за убитого, его сметливость и резвость тот точно не останется без внимания!
Спеша порадовать господина, он то и дело дергал за поводья, вынуждая лошадь сильно вытягивать шею и двигаться порывистыми скачками. В этот миг он молил Господа только лишь об одном - только бы никто не вмешался, только бы не появились нежданно-негаданно враги, не помешали ему принести господину эту победу.
Свою победу.

...Когда дама остановилась, и повернулась к нему, бледная то ли от гнева, то ли от с трудом сдерживаемого страха, сердце юноши сильно забилось. Разве так трудно было представить в этот момент, что он - Роланд или Робастр, пустившийся в путь ради короля, или во славу дамы своего сердца! Разве не ждали вдали вражеские крепости и засады? И разве он не готов был сразить любого противника во славу Господа и во славу своего короля?
Впрочем, еще не сейчас.

Остановив коня перед своей пленницей, юноша, не сходя с седла, сделал поклон, как это полагалось при встрече с дамой благородного происхождения (и как, судя по песням трубадуров, вели себя достойные люди даже с последней крестьянкой). Выпрямившись, Жоффре принял самый достойный и учтивый вид, на какой был способен, и обратился к даме, стараясь смягчить резкий северный говор, так отличавшийся от напевной южной речи:

- Благородная госпожа, я прошу вас не сопротивляться и следовать за мной. Жоффре д'Ож, к вашим услугам,- поспешил он назвать свое имя, склоняя голову, но продолжая искоса смотреть на окситанку, чтобы предотвратить побег.- Господом нашим богом клянусь, что вам не будет учинен какой-нибудь вред или насилие.

- О, несомненно,  - с вызовом, сдобренным горечью, воскликнула Женевьева. - Ваш господин очень благороден, - уже несколько мягче сказала она. К чему спорить и доказывать, что ей кажется, будто все совсем не так, особенно, учитывая устроенное северянами побоище. Тела ее защитников еще не успели остыть, и теперь у нее нет выбора, кроме как принять принудительное покровительство их убийц.

Плен.

Произнесенное мысленно, это слово вызвало мурашки по коже, отчего Женевьеве стало прохладно, невзирая на беспощадный полуденный зной.
Этот франк столь учтиво предлагал ей унизительную неволю, это так диссонировало, что Женевьева была совершенно сбита с толку.
По крайней мере, она еще жива. Хорошо это, или плохо, выяснится потом.

Можно было соврать, что она вообще из Памье, проезжала мимо, и к виконтессе отношения не имеет. Но если франк станет упорствовать, настаивая на защите от каких-то мифических негодяев, и все же, привезет ее к донне Агнес, ложь во благо вскроется, и кто знает, не отразится ли это на виконтессе. О ней самой - и думать страшно.

- Вы сказали, что ваш господин послал "вас" на поиски. Где же ваши спутники? Не пали ли они жертвами тех мерзавцев, от которых вы...хм... уберегли меня? Наверное, вы правы. Нам следует поскорее проследовать к вашему господину, дабы не подвергать наши жизни опасности.

- Не тревожьтесь, госпожа,- молодой человек слегка подтолкнул пяткой коня и животное сделало несколько шагов вперед.- Господь защищает своих воинов и направляет их своей рукой. Он направил нас в эти земли, чтоб отделить праведных от неправедных - и каждый, кто исповедует веру христову, может считать себя в полной безопасности и под защитой их доблестного оружия. Как только мой господин убедится, что добрым верующим не угрожает беда,- он остановился, не желая давать обещания за сеньора, хмуря брови,- как только все мы будем в безопасности, он устроит все наилучшим для всех образом. И, чтоб не задерживать его, я просил бы поторопиться,- проговорил он, протянув руку и завладевая поводьями встрепенувшейся лошади незнакомки. На мгновение образ графа мелькнул перед взором юноши; улыбнувшись неотразимой мрачноватой улыбкой, так часто виденной на его лице, Жоффре слегка склонил голову.
- Надеюсь, вы не станете возражать?