- Преступницы?!
Барон де Бриенн никогда не утруждавший себя сдержанностью, не изменил своим повадкам и на этот раз.
Имя, долгожданное и ожидаемое, пролилось рассплавленным свинцом в душу сэра Бриана, наполнив ее сначала шальной радостью от понимания того, что Эрве Хайденгем мертв и больше никогда не встанет между волком и его добычей, а затем яростью. Ведь не даром французишка распевает тут канцоны, не успели черви пожрать одного соперника, как на его место явился второй. Верный боевой друг мужа, только подумайте. Он верно считает своим долгом и правом по дружески поскорее задрать скорбящей вдове юбку.
- Удачный выбор, мессир, ничего не скажешь. – Де Бриенн поднялся с места, ярясь и насмехаясь одновременно. Ему предстояло стать главным обвинителем на завтрашнем суде, но Господу было угодно, чтобы судилище началось немедленно. Тем лучше!
– Достойная леди провела не только вас, - посочувствовал он дю Першу. - Даже я, ее сосед, долгое время верил в образ «прекрасной донны». Покуда не открылось иное. Хорошо, что достойный господин Эвре пал в Святой земле, так и не узнав, каким позором покрыла его честное имя супруга.

Паж был не дурак – дураков де Венденаль не держал – и помчался выполнять приказ шерифа настолько быстро, насколько позволяли приличия. Гнетущая тишина, повисшая в зале  в следствие перепалки разгоряченных мужей, постепенно уступила место все ещё сдержанному, но набирающему обороты пиршественному шуму. Полилась музыка, жонглеры начали свое выступление, гости снова потянулись к яствам, а епископ, оставив чашу с вином, сложил руки на животе и взирал на пиршественный зал с видом удовлетворенного смирения. Какое представление разыгрывалось сейчас прямо у него на глазах! Какая драма! Да гладиаторские бои, по сравнению с противостоянием этих двоих – детская игра. Там ведь в чем смысл? Один господин выставляет на бой своего гладиатора против такого же несчастного, принадлежащего другому господину. Толпа получает удовольствие, хозяева обреченных борцов - барыш, но чужими руками. Тут же все по-другому. Здесь замешано личное, свое, кровное – как чувства, так и то, что можно подержать в руках и оценить. И поэтому все намного интересней.

Вслед за мыслями о заслуженной каре Божьей на епископа снизошло осознание другой стороны проявления Господней воли. Благодать. Ведь сказано же в послании к Галатам об ответственности за свои действия. Посеешь ветер – пожнешь бурю. Вот говорят, будто преподобный алчен и зол! Зря говорят! Напраслину возводят! Взять, хотя бы, окружающих его власть имущих. И просто имущих. Они творят зло и беззаконие, ибо нет на них благословения свыше. В отличие от епископа, конечно же. Все, все что ни делал он доселе,  было направлено на добро. И пусть судачат о нем, сколько влезет – а влезало, как показывал опыт, очень много, только ленивый не осудил преподобного за глаза – он свое знает. Кормится от престола благодати, ибо дела его – праведны. Вот взять хотя бы миледи Хайденгем. Неужели не хотел он помочь ей? Должнице своей. Предлагал посильную помощь, защиту от посягательств алчного соседа, и если бы она не упрямилась, если бы не искала в том деянии злого умысла, не пришлось бы ей предстать перед судом, уж епископ позаботился бы об этом. Ведь он – как добрый отец, заботится обо всех детях своих. Второй пример сего – девица Рунильда. Прошел преподобный через горнило испытаний сегодня утром, чуть не погиб в ледяной пучине – и что же? Господь тут же послал ему девицу, которая хоть и обманом, а все же подсказала ему путь для нового благодеяния. Левертоны упрямы, злы и глупы, их нужно направить на путь истинный. И снова Господь к нему благоволит – Черный Билль со своими новостями пришелся как нельзя кстати, епископ его обласкал и направил, иначе Гисборн, этот надменный грешник, наломал бы дров.

Взгляд епископа уперся в поминаемого Гисборна, который обтирал одну из стенок, и ба! Рядом с ним стояла девица Рунильда, внимательно слушая начальника шерифовой охраны, как будто ему было что сказать девушке, неглупого и ценного. Казалось, этим двоим вообще дела не было до нешуточных страстей, бушующих в зале. Увиденное внесло нотку беспокойства в умиротворенные размышления епископа, напомнив ему, что он находится буквально на поле брани, и бдительность терять никак нельзя. Противник покаран, прижат  земле, но вряд ли сдался. Голодный волк погнался за дичью, не разбирая дороги, не оценив возможные препятствия, да и угодил в собственную ловушку. Повернув голову налево, епископ принялся рассматривать дю Перша. Рыцарь. До мозга костей. Честь для него – не пустой звук, а смысл жизни, и поэтому можно надеяться на брак между ним и Ровеной, если де Бриенн не изыщет способ убрать противника с дороги как можно скорее. Нет, определенно, нужно ставить на этого заезжего крестоносца, ведь если он отстоит непогрешимость леди Хайденгем и пойдет дальше, можно выбить из него долг покойного Эрве, так некстати преставившегося. А если верх тут возьмет де Бриенн, можно забыть обо всем.

И епископ ободряюще улыбнулся дю Першу.

Отредактировано Хьюго де Нонан (2012-09-05 16:14:02)

В зале было шумно, разгоряченные служки сновали вокруг столов, являя гостям неслыханную щедрость шерифа де Венденаля в виде ломящихся от снеди блюд и потоков вина, вновь и вновь наполняя кубки развеселившихся гостей. Казалось, все забыли о печальной песне менестреля и с новой силой предавались разгульной пирушке, вознося славу милости сэра Уильяма.
Но любое событие имеет две стороны - парадную, яркую, праздничную и обратную, которая далеко не всегда так блестяща. На кухне царила суета. Замученные тяжелой работой повара едва справлялись со своими обязанностями. Страшный жар от раскаленных печей, причудливо перемешанные ароматы готовящейся снеди, густой пар, почти скрывающий в душном мареве фигуры и лица суетящихся людей - создавали впечатление фантасмагории. Вечер обещал затянуться надолго, а подавать яства и напитки следовало вплоть до того счастливого для обслуги момента, когда последний гость покинет свое место за столом.
- Жааак?! Да где же его носит? – повар Жерве, мало того, что сам был горячих южных кровей, так еще и угорел в кухонном чаду и был полон решимости задать хорошую трепку нерадивому мальцу, по вине которого прекрасные куриные крылышки в розмарине могли показаться его милости барону де Венденалю недостаточно горячими.
-Я здесь, мастер Жерве! – Десятилетний Жак, проворно подхватил блюдо, ловко уворачиваясь из-под руки властителя котлов и сковородок, - обещаю, что через минуту язык господина шерифа Ноттингемского будет танцевать от наслаждения этими чу-удесными (он жадно повел носом, вдыхая пряный аромат) крылышками не хуже, чем пляшут в зале его гости! Клянусь святым Лаврентием, я вас не подведу! – Последние слова мальчонки потонули в гуле праздничного зала, а его красная, новенькая, надетая по случаю камиза замелькала между столами.
Гай натянул одну из своих излюбленных масок и сейчас смотрел на Рунильду, чуть склонив голову, в меру насмешливо, в меру учтиво, но, как всегда, слегка отстраненно. Никак нельзя было нарушить хрупкую нить доверия, которая, как ему показалась, протянулась между ним и юной саксонкой, интерес к которой у Гисборна все возрастал. Начальник охраны старался не обидеть девушку двусмысленным намеком, хотя острые слова так и рвались с его языка, славившегося дерзостью и свободой от условностей, принятых в обществе.
- Миледи, я на себе испытал силу ваших чар, признаться, вы своими откровениями настолько выбили почву у меня из-под ног, что заставили забыть о хлебе насущном... Позвольте исправить мою оплошность и проводить вас к столу, иначе мы рискуем наслаждаться сегодняшним вечером лишь обществом друг друга, а вам следует все же отдать дань здешней отменной кухне. Я никогда не прощу себе, если дама упадет в голодный обморок из-за моей рассеянности...
- Как вам будет угодно, сэр, – ладонь Рунильды послушно легла в протянутую Гисборном – уверенную и сильную. - Хотя, признаться, я совсем не голодна и с большей радостью отпросилась бы в свои покои, но боюсь огорчить милорда шерифа, почтившего меня любезностью. Это было бы невежливо с моей стороны… - Она не договорила, ахнув от неожиданности: мальчонка – поваренок, с дымящимся ароматным блюдом в руках, споткнулся на бегу и полетел, растягиваясь во весь рост под ногами у начальника охраны.
Гай среагировал молниеносно, успев подхватить посудину с горячим жарким. Крылышки  были спасены, правда, для этого пришлось выпустить доверчивую руку саксонки. Неожиданный конфуз испортил рыцарю настроение, но он все же попытался придать случившемуся происшествию шутливый оттенок и, резким движением подняв на ноги ошеломленного своей неловкостью служку, с мимолетной улыбкой вымолвил:
- Миледи, видите, эти крылышки настолько огорчились, что могут не достаться нам, что не выдержали и отправились навстречу...
Рунильда не видела, как съежился поваренок под испепеляющим взглядом Гисборна, полным ледяного презрения к нерасторопному мальчишке.
Начальник охраны ухватил за локоток девицу Левертон и настойчиво повлек ее к столу.

Отредактировано Гай Гисборн (2012-09-14 22:13:50)

У леди Хайденгем от волнения лица и наряды сидящих за столами людей расплывались перед глазами роем цветных пятен. Лишь изредка безнадежный взгляд молодой женщины цеплялся за чей-то знакомый облик. Двуличный шериф, благостный епископ, яростный барон де Бриенн… Наверное то же самое чувствовали первые христианские мученики на аренах римских амфитеатров в окружении львов и тигров.
И вдруг, неожиданно и нежданно, белая кота с красными шевронами, припорошенное тревогой лицо мужчины, которого она встречала всего один раз в жизни, и от которого постаралась избавиться с поспешностью, с которой обычно провожают вестников несчастий случившихся и грядущих.
Сердце Ровены сжалось. Мессир дю Перш, боевой товарищ ее мужа. Захочет ли он, сможет ли он ей помочь? Или наоборот, окончательно погубит, поведав ноттингемским стервятникам о смерти Эрве и ее полной беззащитности.
«Почему я не попросила его молчать! - в запоздалом отчаянии подумала миледи. – Но ведь тогда мне бы пришлось рассказать ему обо всех данфортских бедах…»
Окончательно растерявшись, молодая женщина безмолвно выслушала странное и почти издевательское приветствие сэра Уильяма.
Прекрасная донна, поэтическое состязание, четверть марки серебра… О чем толкует этот человек?
И лишь упоминание Бриана де Бриенна, а пуще того черная злость, что сверкала карбункулом во взгляде барона, вернули Ровене дар речи.
- Последнее время барон де Бриенн оказывает мне так много любезностей, милорд шериф, что я не удивлюсь и этой, - промолвила леди Хайденгем, еще больше выпрямляя и без того напряженную спину.

Отредактировано Ровена (2012-09-14 21:21:57)

Когда милорд шериф разгневался и прикрикнул на музыкантов, Жиль тихонько ретировался на место, жалея, что сидит он слишком далеко от двери: не получится смыться незаметно.
Затаив дыхание, прислушивался он к разговорам за господским столом, ничего не понимая. Позвать леди Ровену? Разве она в Ноттингеме? Но если так, почему она не приглашена на пир с самого начала, не занимает за столом место, достойное ее происхождения?
Происходило что-то скверное, очень скверное... и опасное. Причем опасное и для него, скромного менестреля. Жильберт это шкурой чувствовал.
Но вот леди вошла в зал... о, действительно Донна Печаль, как точно он выбрал поэтический образ! Она держится достойно, но полна трагизма... все правильно, она же вдова...
А вот барон де Бриенн объявил победителя в конкурсе певцов. И впервые Жильберт пожалел о том, что награда досталась ему, а не сопернику.
Но менестрелю удалось изобразить на лице светлую радость. Он подошел к барону, поклонился самым изящнейшим образом, принял награду и сказал по-французски:
- Я счастлив, что мои скромные способности позволили мне угодить изысканному вкусу достойных господ и дам, собравшихся в этом щедром доме.
(Вот так! Поварята с баронской кухни так не изъясняются, а от человека дю Першей - руки прочь, сэр Бриан!)

Господа развлекались. Господа кушали, господа слушали музыкантов, господа придумали состязание канцон. Точнее, один из господ, а именно – барон де Бриенн. И Мэри сразу поняла, что он задумал. Добрая женщина ликовала, ей уже даже стали безынтересны яства на столе да сплетни среди слуг, удостоившихся чести присутствовать на пиру. Ай да молодец барон! Ведь какая девица не обольстится столь изысканным подарком? Что-то вещественное Гвенда и сама могла себе позволить, стоило ей лишь возжелать, а вот песнь, посвященная только ей одной, да при таком благородном собрании – это совсем другое дело, такого не купишь ни за какие деньги. Можно, конечно, да всё не то будет. Мэри даже прикрыла глаза, блаженно улыбаясь под канцону о юной деве, но то, что произошло дальше, заставило её взирать на пиршественный зал с ощущением все нарастающего ужаса. Сначала вторая канцона, а потом – горячий спор мужчин о леди Ровене! И – о, боже всемогущий! – появление оной!
- Нет, вы только поглядите, какова вдовушка! – Мэри пошла в наступление, хоть боевые действия она могла развернуть только лишь за столом прислуги. Старая нянька знала, что уж кто-то, а эти добрые люди разнесут молву по всему Ноттингему. – Всех обвела вокруг пальца! Епископа надула, этого святого человека! Девочку мою ограбила, ну, то есть, послала за ней убийц, и если бы не барон, лежать бы нам с ней в сырой земле! А теперь, оказывается, вдова она, и уже какой-то рыцарь честь её защищает. Нет, надо же, вы только поглядите! – возмущалась Мэри. Она не допускала даже тени сомнения в том, что происходящее вокруг Ровены было порождением злого умысла последней. А уж взгляды, бросаемые бароном на эту преступницу, и вовсе вызывали у Мэри желудочные колики. Или это сыр тому виной? Нет, нянька была уверена, что Ровена – ведьма, заманившая и доброго рыцаря, и барона в свои сети, и последнего надо срочно оттуда вызволять. А то, неровен час, дверь монастырская закроется за её девочкой, и погибнет она, так и не узнав радостей этой жизни. Коих у Гвенды должно было быть немало, в виду происхождения из одной из самых влиятельнейших семей Англии.
Мэри перевела пламенный взгляд на свою воспитанницу, чтобы подвигнуть её на решительные действия, но Гвенда, словно нарочно, не смотрела в сторону няньки, а взирала на стоящую посреди зала Ровену. Да, ей было жаль несостоявшегося подарка, ведь канцона была чудо как хороша, но ещё больше ей было не по себе от созерцания «печальной донны», оказавшейся в центре внимания присутствующих в зале. Глумливого внимания. Издевательского внимания. Казалось, никому, кроме нормандского рыцаря не было хоть сколько жаль леди Хайденгем. На лицах, то тут, то там, читалось: «Ох, как же хорошо, что это произошло не со мной. Какое представление!»
Гвенда взглянула на барона де Бриенна. Чего же он на самом деле хочет? Что в этом пылающем взоре? Только лишь желание справедливого возмездия, естественное для каждого обвинителя? Или же что-то иное, что-то большее. О чем нашептывал епископ, словно змий-искуситель. К слову, преподобный сидел с совершенно искренне благодушным выражением лица, и Гвенда окончательно растерялась.

- Никакие слова не смогут выразить мою признательность за вашу заботу, - мягко ответила Гвенда, отирая кабаний жир с руки, щедро сдобренной им благодаря зверскому, как казалось, аппетиту барона. Её пылкий защитник был в ярости, и совершенно четко высказался, из чего это чувство проистекает. И Гвенде очень захотелось, чтобы это было правдой. Чтобы не возникла вновь червоточина сомнений в её понимании намерений барона. Подозвав жестом виночерпия, Гвенда подождала, пока тот наполнит кубок, и протянула сосуд барону: - Выпейте, барон, у шерифа на диво хорошее вино, а оно, как известно, прекрасно дополняет вкус столь щедрой и обильной трапезы. – Говорить о Ровене не хотелось, ибо тема была болезненной как для Бриенна, так и для самой Гвенды, однако от этого никуда нельзя было деться, раз барон её затронул. – Думаете, миледи способна сама все это устроить? Может, её разбойничающие вилланы… Помните, мы говорили об этом, кажется, сразу после нападения… - Она продолжала смотреть на искаженное злобой лицо барона, но видела лишь праведный гнев сурового, и, вместе с тем, притягательного мужчины, и щеки её слегка порозовели, хоть румянец этот можно было списать на что угодно: на волнение, на духоту в зале, в конце концов, на хорошее бургундское шерифа. – Прошу вас, не будьте так суровы к миледи, ведь она – вдова. Что может быть хуже для женщины? Наверное, только сиротство, - поделилась Гвенда своими соображениями, но тут же пожалела о сказанном, ибо не хотела вызывать в бароне чувство жалости. – Ваше желание справедливости заставляет вас чувствовать гнев, а он, порой, бывает губителен. Право же, мне тягостно смотреть, как вы несете это бремя, - тень сомненья снова промелькнула перед мысленным взором Гвенды. Только ли праведный гнев во взгляде барона? Не обращен ли он в эту самую минуту не на Гвенду, а на Ровену? И что в нем, в этом взгляде, кроме ярости? – Что же теперь будет с миледи? -помедлив, спросила Гвенда.

«Какое крепкое вино… Как кружится голова», - подумала Гвенда. Или же причиной этому было не вино, а пронзительный взгляд глаз де Бриенна? Удивительное дело, Гвенда смотрела в них, но никак не могла понять, какого они цвета, точнее, она его просто не видела. А такого ранее не случалось, возможно, потому, что никто из мужчин не осмеливался так смотреть на неё. «Почему его суровый и дерзкий взгляд так завораживает?» - вопрошала она, и запоздало поймала себя на мысли, что непозволительно долго смотрит на барона. Смущенная, она отвела глаза, и начала внимать его словам. Из уст де Бриенна наказание Ровены звучало не так уж и страшно, по крайней мере, это не смерть и не уродство, да и при удачном стечении обстоятельств можно вернуться в мирскую жизнь.
Последние слова барона смутили Гвенду пуще прежнего.  Но почему бы не сказать де Бриенну правду, если он спрашивает?
- Прошу, барон, не поймите меня превратно, - отвечала она. – Если я ранее говорила о необходимости быть покорной воле опекуна, то я ни в коем разе не имела в виду именного того, что проявление моего благочестия зайдет так далеко. Видите ли, я полагаю, что невестой Христовой должна становиться та девушка, намерения которой тверды и незыблемы. Негоже мне, не чувствующей призвания, принимать постриг, ведь тем самым я подставлю под удар свою бессмертную душу. Как же я смогу достичь царствия небесного, коли мысли мои будут не целиком и полностью в служении Господу? Пусть же стезю эту изберут достойнейшие из достойнейших, - Гвенда вдруг поймала себя на мысли, что изъясняется подобно епископу, который весьма кстати увлекся разговором с шерифом и на подопечную не обращал ни малейшего внимания. Опустив очи доле, Гвенда чуть тише сказала: – Постриг – это зов души, это стремление духа, которое останавливать нельзя, если оно имеется. Мне кажется, я недостойна. И не готова.

Тем временем леди Ровена покорно опустилась на скамью рядом с французским рыцарем. Голова у молодой женщины, проведшей целый день на хлебе и воде, пошла кругом от запахов пиршества, а сердце учащенно забилось от опасной надежды, что внушала уверенная мужская рука. Опасной, потому что, чем щедрее обещания, тем горше будет разочарование…
- Я не хотела впутывать вас во все это, мессир Жоффруа, - тихо заговорила пленница шерифа, не поднимая на рыцаря глаз. – Что бы вы ни пообещали моему мужу, вряд ли вы пообещали ему поселиться в его замке, выплатить его долги и поставить на ноги его сына. У вас своя жизнь, сэр рыцарь, и иные люди имеют куда больше прав на вашу помощь и участие, нежели я… Несчастье случилось после вашего отъезда. То есть оно, наверное,  случилось в тот час, когда вы гостили в Данфорте. Перед тем ко мне попросилась на ночлег дочь графа Девона, она направлялась в Кавентри в резиденцию епископа, и вечер застал путников в дороге. Утром девушка покинула замок, и по дороге на нее напали разбойники. Волей случая рядом оказался барон де Бриенн. Он спас миледи, а теперь обвиняет меня в том, что я причастна к этому нападению.
Леди Хайденгем едва слышно всхлипнула.
- Потому что среди убитых разбойников опознали нескольких моих крестьян, потому что у меня в замке нашли драгоценности леди Гвенды, и потому что всем известно, что я… Едва свожу концы с концами, не в силах рассчитаться с долгами Эрве.