Симон, будто испугавшись своего порыва, уставился вниз, на еще тлеющие угли, по которым изредка пробегали синеватые огоньки. Казалось, что даже эти беспечно пляшущие язычки пламени насмехаются над ним, отражая искорки веселья, блеснувшие во взгляде эна Раймона. Почему, ну вот почему все усилия парнишки быть  взрослым натыкаются на глухую стену непонимания, раздражения или же, что еще хуже, вызывают снисходительный смех?
Вот, например, сегодня, что он делал не так, что постоянно нарывался на тумаки да шишки? Симоном всего лишь двигало страстное желание помочь кому-то, чтобы за деловой суетой скрыть радость от нежданно свалившейся поездки. Причина в том, что поспешное бегство не приводило Симона в отчаяние, как остальных, а доставляло странное, жгучее удовольствие, которое мальчишка пытался скрыть излишней прытью. Сколько можно сидеть на одном месте, ожидая, пока судьба не пошлет благоприятный момент, чтобы проявить себя достойно? Вот случись бой, как в Безье, Симон наверняка сумел бы постоять за себя и защитить других. Пользуясь темнотой, мальчишка даже сжал маленькие кулачки. Когда, улучив мгновение во время нехитрого обеда, Симон разоткровенничался с молочным братом, выяснилось, что тот вовсе не разделял его мнения. Гильом непрестанно жаловался на усталость и очень удивлялся тому, что друг не испытывает панического ужаса перед опасной дорогой. Симон бросил настороженный взгляд чуть в сторону, где под сенью кустов удобно раскинулся сладко и безмятежно посапывающий Гильом, во сне избавившийся от дневных страхов.
Тут в рыжую голову прилетела приятная мысль о том, что беззлобное подшучивание  эна Раймона можно истолковать в свою пользу. Ведь он не отмахнулся от него, как от назойливой мухи, а продолжает беседу. Как... Как с равным?!
- Не боюсь я оборотней, мессен! Что я, маленький? - в задорном и звонком голосе Симона можно было различить и нотки нарочитой обиды, и наигранного возмущения, и радостного изумления от тайного ночного разговора. Симон не стал бы и под пытками признаваться в том, что даже от россказней о перевертышах у него выступал липкий пот между лопатками, а от вероятной перспективы встречи с кровожадными чудищами под покровом тьмы начинали предательски подрагивать руки.
Паренек чувствовал, что измотанный ответственностью и неприятностями Раймон пытается на время отвлечься от свалившихся на его плечи забот, и решил осторожно продолжить начатую тему.
- А вы почему не отдыхаете? Ведь Вас оборотни не испугают? - стараясь казаться не слишком нахальным, произнес Симон и в упор взглянул на мессена.

Повинуясь приказу мессена, Симон встал на ноги, чтобы отправиться за хворостом для костра, как вдруг огромный зверюга, стремительной тенью мелькнувший в полумраке, прыгнул на раскаленные уголья и, яростно завывая, оказался в шаге от онемевшего от неожиданности мальчишки. Смрадное дыхание отвратительной пасти едва не лишило юного Велабера чувств. Доверительная беседа с эном Раймоном произвела впечатление на  паренька, с детства отличавшегося богатым воображением. И хотя туманные намеки де Мироваля не были до конца ясны Симону, одно он усвоил наверняка: оборотни существуют, причем в разных обличьях, они так кошмарны и кровожадны, что даже храбрый господин, боготворимый парнем, не скрывает, что опасается тварей ночи. И самое главное, что безостановочно крутилось в голове: убивать, не раздумывая, и не показывать, что боишься.
В том что перед ним оборотень, сомнений не оставалось. Первым порывом было закричать, что есть силы, но горло судорожно сжалось, и при всем желании Симон не смог бы сейчас издать ни звука. Зверь и человек в упор смотрели друг на друга. Поединок взглядов продолжался несколько мгновений, но Симону казалось, что миновала вечность. Леденящий душу вой проник до самых костей, и это вывело Симона из ступора. Нагнувшись, мальчишка выхватил горящую ветку и как следует размахнувшись, ударил ею по морде чудовища. Сноп искр рассыпался в темноте. Ошалевший от бешенства и боли волчара вцепился в палку и, резко рванув нехитрое оружие, опрокинул Симона на землю. Острые клыки чудовища едва не отхватили мальчишке руку...
В лагере царила суматоха. Жуткий вой разбудил людей, которые спросонок метались, с трудом соображая, что к чему. На стороне нападавших было преимущество неожиданности, поэтому то и дело слышались крики и стоны  жертв оголодавшей волчьей стаи. Обреченно и пронзительно верещали женщины, высокий детский крик вдруг оборвался, захлебнувшись хрипом, раздавались громкие проклятия и звон оружия. Видимо, кое-кто все же сумел сохранить самообладание и дать достойный отпор нашествию зверюг, отважившихся напасть на становище при свете костра.

Кузен мог бы и не просить девушек не двигаться. По крайней мере, Женевьева и так не смогла бы. Если голос хоть тенью и вернулся к ней, пошевелиться она не могла. Тонкая жилка на правом виске вздулась и пульсировала с такой силой, что Женевьеве казалось, будто она слышит сбивчивый ритм своей собственной крови.
Безумная мысль промелькнула искрой – а что, ели зверь чувствует эту пульсацию? Если запах бурлящей крови даже через кожу манит его? От этого стало ещё страшнее, и Женевьева в отчаянье сжала кулаки.
Каталина и Раймон закричали почти одновременно, и Женевьева чуть не плакала от того, что не может помочь сестре. Чем она прогонит зверя, даже если пройдет оцепенение, и она сможет двигаться? Разве что соломенным тюфяком, на котором она лежала. Но между тем моментом, когда она его вытащит, и волк прыгнет на неё, почуяв движение, может пройти слишком много времени, и она просто не успеет!

Но это же её маленькая сестрёнка! Не может же она оставить дитя на съедение зверю? Женевьева сделала попытку вытянуть руку, чтобы выдернуть как можно быстрее из-под себя тюфяк, и нащупала свой пояс. Как он тут оказался? Ах, да какая сейчас разница, главное, что теперь у неё есть оружие надежней тюфяка. Схватив его обеими, уже слушающимися её руками, Женевьева резко бросилась вперед, еле различая очертания волчьей головы в почти кромешной тьме. Со всей силы, которая у неё была, она свела руки под шеей животного, стараясь удавить его. Зубами волк, вовсе не желающий так бесславно умирать, царапнул её по коже руки, когтистыми лапами несколько раз ударил по бедру, и уже начал вырываться…

Меч Бертрана с хрустом вошел в тело животного, заставив его отвлечься от обеих жертв. Услышав детский крик, Бертран подхватил головешку из костра и ринулся к повозке, памятуя, что там спят сестры. Не подоспей он вовремя со своим мечом, у Женевьевы не было бы шансов одолеть зверя.
Она откатилась от агонизирующего волка, подождала, пока Бертран молча спихнет тушу с повозки, и подползла к сестрёнке.
- Каталина, - позвала она. Ответом ей была тишина. Уже дрожащими после неравной схватки руками Женевьева дотронулась до кузины, и отпрянула – ладони буквально утопли в теплой крови…

А в это время сражение с волчьей стаей за пределами повозки продолжалось. Людей было все равно больше, чем зверей, мужчины пробудились, похватались кто за что успел – в ход пошли мечи, палки, просто попавшие под руку камни. Да и женщины не отставали, почуяв опасность для своих чад.

Мать Симона, кухарка Барба, спала в соседней с Женевьевой и Каталиной повозке. Твердостью нрава она могла соперничать разве что с величиной своего дородного тела, поэтому, в отличие от матерей Раймона и Женевьевы, которые пребывали в полуобмороке, она, не испустив ни звука, и поджав губы, вытащила из-под тюфяка котелок, крепко взялась за «ушко», и, выждав, когда зверь прыгнет на повозку, со всей силы замахнулась. Раздался глухой звук удара, волк взвыл и упал на землю. Одна лапа его подергивалась, а морда превратилась в кровавое пятно. Барба удовлетворенно осмотрела результат своих действий и тревожно всматривалась в беспорядочно расцвечиваемую огнями от уже зажженных мужчинами факелов темноту.
- Симон, детка, - трубным гласом воззвала она к отпрыску, не забывая держать на весу котелок на случай, если ещё какому зверю вздумается покуситься на её жизнь.

От удара о кочку Симона слегка оглушило, поэтому в голове мальчишки плыла плена, когда сильные руки господина подняли его на ноги. Громкое восклицание Раймона подействовало как хорошая пощечина, быстро прогнав дурноту и малодушие. 
Симон потянулся к кострищу, и вняв доброму совету, вооружился суковатой веткой, тлевшей  одного конца. "Теперь я непобедим!", - мелькнула воинственная мысль, и парнишка, исполненный решимости, двинулся в самую гущу сражения. Однако не успел он делать и пяти шагов, как дикий вопль нечеловеческого ужаса пригвоздил его  к месту. В горячке схватки Симон совсем позабыл о Гильоме, своем молочном брате. Тот сидел прямо на земле, глядя прямо перед собой ошалелыми круглыми глазами, исказив рот в душераздирающем крике, срывающемся на почти девичий визг. Почти у самых ног младшего де Мираваля распростерлось тело жертвы кровожадных оборотней, Этьена, шести зим от роду. Горло малыша было разодрано жуткими волчьими зубами, а ноги еще трепетали в пляске смерти.
- Замолчи! Закрой рот! Бежим! - воскликнул Симон, подскочив к Гильому и пытаясь поднять тучное тело откормленного названного брата. Полубезумный от увиденного Гильом вряд ли слышал призыв друга, но не сопротивлялся, когда пыхтящий от натуги Симон все же поставил его вертикально и стал увлекать в сторону от места схватки.
Мальчишки бросились к чахлому, но довольно рослому деревцу, неизвестно каким образом исхитрившемуся вырасти на каменистой почве. Симону пришлось бы постараться, чтобы уцепиться за нижние ветки, напрочь лишенные листьев.
"Гильом точно не сможет подтянуться", - справедливо заключил Велабер и решил подсадить брата. Ненужный уже факел покатился в сторону. Гильом безропотно взгромоздился на щуплые плечи брата, и с огромным трудом уцепился на ветку.
- Обхвати ствол ногами!" - сдавленно командовал Симон, понимая, что удержать на себе долго раскормленного младшего де Мираваля не сможет. Что делать, лазание по деревьям не входило в число увлечений Гильома.
- Нас сейчас сожрут!" - прохрипел Велабер, и эта угроза возымела свое действие. Пухлый братец оседлал наконец крепкую с виду ветку, скрипнувшую под неожиданным грузом.
Симон в мгновение ока забросил свое щуплое, но верткое и послушное тело на параллельный сухой сук.
В этот момент раздался возглас матушки. Родительница Симона славилась не только буйным нравом и крепкой на расправу рукой, но и голосом, способным посоперничать с громовым раскатом. Даже среди шума битвы парень сумел бы различить могучий зов. Симон резко дернулся, полусгнившая ветка под ним с хрустом надломилась, и мальчишка полетел вниз...