Если бы посланец из Каркассона знал, с кем ему суждено столкнуться, возвращаясь в стан своих соотечественников, он, наверное, задумался бы о том, кто незримо стоит за его плечом, - ангел Божий или князь Преисподней? - раньше, чем встретился с передовым отрядом крестоносцев лицом к лицу.

Рваный вовремя не разглядел пенноны французов, а главное, во время злосчастной стычки на берегу, он их попросту не запомнил. Мало ли золотого, лазоревого и червленого на рыцарских стягах.
Рутьер вымотался, проголодался и поклялся себе в будущем по ночам спать, а не нестись, сломя голову, верхом по незнакомым местам. Хорошо, что хотя бы лошадь была «южанкой», и знала дороги в окрестностях Каркассона лучше, чем всадник. Плечо болело, рана явно нуждалась в смене повязки, и, стараясь не обращать взимание на телесный недуг, наемник подбадривал себя предвкушением награды. Которую он конечно же заслужит, передав свою весть вождям похода.

Награда уже поджидала героя, но не совсем та, на которую Гийом рассчитывал.
Когда он приблизился к рыцарям на расстояние, с которого были ясно видны лица, разворачиваться и мчаться прочь с той же прытью было уже поздно. Все, что успел сделать Рваный – бросить тревожный взгляд по сторонам и убедиться, что к тем французам, которых он закономерно полагал своими врагами, приближается еще один, куда более многочисленный отряд крестоносцев. К сожалению добраться до вторых, минуя первых, не получится. Значит, опять придется как-то выкручиваться, чтобы спасти свою жизнь. Выкручиваться рутьеру было не привыкать. 

- У меня важная новость для аббата Сито! - Прокричал он еще загодя, предвосхищая возможное желание рыцарей-с-берега пальнуть в него из арбалета.

Отредактировано Рваный (2015-02-05 20:48:54)

Судьбу войны может решить любая мелочь.
Нет, Рваный был не настолько философом, чтобы размышлять о подобных причинно-следственных метаморфозах. Тем более в своем нынешнем положении.
Угроза была реальна, веревка тоже. Как и нацеленные на него арбалеты. Значит, или продырявят стрелами прямо тут на месте, или вздернут парой минут спустя. Пожить еще хотелось, пусть даже пару минут.
И потому рутьер послушно сполз с седла, положил на землю меч, для верности отпихнул его носком сапога и опустился на колени.

- У меня действительно важное послание, - повторил он глухо. – Не за себя прошу, за дело богоугодное радею.

И это было классической ложью во спасение: на все дела, богоугодные или не очень, сейчас был наемнику наплевать и растереть. Беспокоился он только за свою шкуру. Вернее, шею, на которой вот-вот затянут петлю.
Ведь они же алчные, эти ублюдки с гербами и рыцарским гонором. Он же видел, с каким жадным нетерпением они потрошили сундук. Что им сказать, что пообещать, чтобы алчность оказалась сильнее мстительности?
Гийом прошелся напряженным взглядом по лицам обоих рыцарей.
«Чего вы хотите, ваши милости, о чем мечтаете, ради чего готовы сдохнуть в этом чужом краю?»

Стоять на коленях в пыли было неудобно, плечо наливалось болью пронзительно и некстати.

- Я привез вам ключ от ворот Каркассона, - выплюнул рутьер коротко.

Отредактировано Рваный (2015-02-09 08:30:30)

… Рутьер, надумавший заманить двух благородных господ, не ошибался: несколько взглядов, действительно, скользнуло  по его располагающей физиономии, чтобы тут же устремиться подальше, на гербы и штандарты его собеседников. Вот только причина их интереса, во всяком случае пока, была далека от надежды услышать от из его уст спасительное откровение. Так уж совпало, что в это утро господин граф де Понтье соизволил подняться не с той ноги, и, разойдясь, едва не велел повесить порезавшего его сиятельную щеку цирюльника, а заодно все его семейство в двенадцать голодных ртов.
Именно поэтому, а еще потому, что намерение де Пре, должно быть, было написано у того на лице, синьор де Белем в мгновение ока понял, какое зрелище им предстоит увидеть.
Понял и круто осадил коня, обдав изготовившихся для веселья соратников клубами едкой сухой пыли.
Спутники графа едва поспели за своим сюзереном, отхлынув от него в стороны, словно волна от одинокого каменного утеса; грохот кольчуг и шлемов в руках оруженосцев, топот сбившихся с тёльта боевых коней, ругань – приглушенная, но достаточная, чтобы заставить любого святого отца упасть на колени с молитвой,- все это, словно удар грома, раскатилось вокруг, забивая глотки, заставляя спутников королевского зятя зайтись надсадным кашлем.
Через некоторое время пыль начала оседать, облепляя покрытые потом лица всадников и головы лошадей, ложась на складки одежд и попон. Казалось, какой-то чернокнижник своим колдовством вызвал из глубины Ада себе на помощь каменные фигуры, оживив их и заставив двигаться своей нечестивой волей.
И первой из фигур была конная статуя господина графа, щелчками и ударом перчаток сбивавшего взвесь с дорогой, отороченной мехом котты.
Казалось, недуг кашля, охвативший остальных, миновал его; с нарочитым спокойствием закончив краткий туалет – если бы дело происходило пятью веками позже, это назвали бы не иначе как рас-пудрить носик – сеньор де Понтье бросил короткий взгляд одному из своих оруженосцев, который тут же ударил пятками коня, направляясь на арену событий.
- Во имя Бога и короля!-  начал он, краснея и из-под рыжих вихров косясь на собравшихся, дрожа при мысли, что может неловким движением или словом осрамить своего господина.- Его светлость, господин граф де Понтье, барон де Соснуа шлет вам свой привет и…
- Похоже, вы собираетесь кого-то отправить сушиться на солнышке, де Пре?- с присущей дурному настроению фамильярностью перебил мужчина. Он ударил коня пяткой, и неторопливо направил вперед; тяжелая рукоятка плети упала на шею рыжеволосому юноше, заставив того поежиться.- Поймали какого-то еретика, вздумавшего дать деру от суда небесного?

Пыль сухим комом набилась в горло, мешая говорить и дышать, злые удары сапог врезались под ребра, и, что еще хуже, периодически попадали по больному плечу. Но Рваный понимал – если он сейчас промолчит или, не приведи Господь, сомлеет, другого шанса судьба ему не даст. И болтаться ему в петле, сушить гниющую плоть на солнышке в назидание прочим неудачливым грабителям.

Во взоре гарцующего на вороном скакуне графа великодушия было столько же, сколько в разверзшемся зеве свежей могилы: вся их рыцарская порода такова. 
А вот святые отцы своим любопытством внушали пленнику надежду.

- Ваши преподобия, - прохрипел он, сплевывая соленый ком из грязи пополам с кровью, - одному Господу ведомо, кого и почему ему избрать орудием своей воли. Ваш собрат прислал меня из Каркассона, потому как в этом логове еретиков ему не кому было довериться, кроме отребья. Может, я и рутьер, но зато христианин, а потому принял крест вместе с вами. А Господь, в своей великой милости, дал мне возможность искупить мои прегрешения и посодействовать богоугодному делу. Он мне не верит, - Гийом кивнул на взбешенного де Прэ, - потому что думает о мести, а не об успехе всего нашего похода!

Определенно это была самая длинная и цветистая речь, что Рваный произнес за свою жизнь. Обычно он ограничивался для убедительности бранью и тумаками. Но ведь и вешали в присутствии королевского зятя и прочей знати его не каждый день.

Отредактировано Рваный (2015-02-19 04:56:43)

Рваный задрал голову. Наверное, постыдное зрелище, стоящий на коленях человек, при этом запрокидывающий голову так, что кожа на остром кадыке натягивается, как распятый на раме кожевника пергамент. Ничего не поделаешь, он силился разглядеть надменное лицо нормандского графа, но высокородного собеседника заслоняла от рутьера нависшая над ним конская морда: горячий скакун всхрапывал и скалил крупные зубы в широкой «ухмылке».
«Хорошие зубы, - мелькнуло не к месту в голове наемника. – Молодой конь,  дорогой, породистый, не чета крестьянской кляче». На таких ему никогда не выдавалось гарцевать. Да и о скакунах ли нынче думать, быть бы живу.

- Священник меня послал. Священник из Каркассона, - повторил Гийом, отвечая не столько своему тезке, хоть тот и задал ему вопрос, а клирикам, признав на одном из них епископское одеяние. – Велел как следует запомнить все городские укрепления, что там да как, и в мельчайших подробностях описать увиденное предводителям похода. А еще рассказать о том, что виконт Каркассона сегодня поутру отправил прочь из города жену и сына.

Рваный выпалил все это на одном дыхании, опасаясь, что его или снова перебьют, или вовсе откажутся слушать, или палачам наскучит неизвестность и злопамятный рыцарь, не дождавшись разрешения дела с виселицей, просто снесет ему голову мечом. Смерть без сомнения самая почетная из возможных, но рутьер хотел жить. И потому выложил все, что знал. Умолчав лишь о том, куда поехала виконтесса. Потому что в этом знании заключалась его судьба. И для того, чтобы окончательно склонить судьбу на свою сторону, - вдруг слушатели не понимают или не желают понимать, о чем он толкует, - уточнил:

- Если их нагнать и схватить, как знать, может еретики сделаются сговорчивее.

Усмешка на лице королевского зятя, как герб на воротах замка, лучше всех замков скрывала то, что происходила внутри. Речи рутьера о городских укреплениях заставили его крепче сжать пальцы на рукоятке плети, которой он еще недавно норовил приласкать неосторожного  юнца. Словно сами собой эти пальцы шевельнулись, превращая скрученный в кольца тугой хвост в подобие текучей петли, наподобие той, что все еще маячила над головой пленника.
Качнув ею, граф взглянул на бродягу с насмешкой: каково ты, пташка, споешь, когда окажешься в колодках и тобой займутся мои мастера?- но последняя фраза заставила его отложить допрос, по крайней мере, на время.

Брак с отставной невестой английского короля и история ее неудачной помолвки, за годы супружества выпытанная у Аликс, давно уже лишили господина графа иллюзий о том, как распоряжаются судьбами своих жен и дочерей сильные мира сего в часы мира или тем более, жаркие минуты войны. Чем ценнее фигура, тем дороже ее размен - эту простую истину господин Гильом усвоил едва не тверже Псалтыри; молодые дураки и младшие сыновья малоземельных отцов, вроде де Пре, пусть тешатся сказками о прекрасных дамах, особам же из королевской семьи надлежит поступать иначе.
Вмешательство слуги божьего укрепило его в этом мнении.

- Разумеется, долг христианина вменяет нам это сделать,- проговорил он, глядя попеременно на обоих собеседников, святого отца и земляка. Спутники графа, слушавшие разговор, переглянулись, не уловив, с кем именно соглашается его милость; некоторые из них, вдохновленные речью Готье, взревели во всю мощь своих глоток, восхваляя доблесть благочестивых католиков и понося осажденных.
Граф успокоил их одним движением.
- Слова ваши справедливы, де Пре, но разве могут рыцари христианейшего короля оставить на растерзание таким вот ублюдкам благородную даму?- изобразив на лице вопрос, и даже (неслыханное дело) подобие колебания, проговорил он.- И разве французский рыцарь воюет с женщинами? Только такие выродки как этот,- рукоять кнута указывала на Рваного,- могут вообразить, что виконтессу ждет участь пленницы или заложницы. Покажем же им, и тем, кто ругается над нашей верой, что мы несем не меч, но мир; отплатим им добром за их зло.

Судьба раскачивала Рваного на гигантских небесных качелях, от надежды к отчаянию и снова к надежде. Когда епископ вступился за него, а знатный господин, - наемник не силен был в гербах, но многочисленная свита Понтье была для него красноречивее эмблем и герольдов, -  заинтересовался историей с отъездом виконтессы, Гийом воспрянул духом. Но проклятый «босоногий рыцарь» не собирался так запросто сдаваться. И ударил подозрением не хуже, чем недавно на плоту – мечом. Потому что рутьер мог говорить что угодно и о чем угодно. Но вот доказать…
Клясться на распятии?
Просить испытания каленым железом для подтверждения своей правоты?
Эти напыщенные высокородные скоты поднимут его на смех, а то и вовсе запытают себе на потеху.
Как же он всех их ненавидел в этот мгновение.
Но ненависти нельзя было позволить проявить себя.
Ненависть его не спасет.
Может быть потом, позже, если сейчас удастся выкрутиться, - тут мысли рутьера перекликались с размышлениями рыцаря, -  доведется поквитаться со своими обидчиками. Война да могила ровняют и знатных, и убогих.
А сейчас, стоя на коленях в тени петли, рановато думать о мести.

А потому Рваный вновь сглотнул набившуюся в горло пыль и возразил глухо:

- Если бы виконт Каркассона захотел обмануть вас и заманить в ловушку, неужели во всем своем городе он не нашел бы человека, вызывающего доверия больше, чем такое грязное ничтожество, как ваш покорный слуга?
Разве я та наживка, на которую благородный господин взялся бы ловить большую рыбу?

Отредактировано Рваный (2015-02-27 18:00:16)