Тибо-сержант при де Прэ с кислой миной передал несостоявшегося висельника под присмотр своего тезки из свиты графа де Понтье. И вскоре Рваный снова оказался на коне, как в прямом, так и в переносном смысле. И пусть запястья его были туго стянуты веревкой, а графский Тибо глядел волком – кому ж охота нести ответственность за обузу, вроде пленного рутьера, - Гийом был все еще жив, а это многого стоило.

- Не усердствуйте зря, господин хороший, не сбегу я, - улыбнулся разбитыми губами будущий проводник.

- Не сбежишь, - согласился рыцарь, на всякий случай брезгливо отстраняясь от грязного и окровавленного «божьего посланника». Презрительную графскую остроту на счет заразы он явно принял всерьез и близко к сердцу. – Но если попытаешься, горько о том пожалеешь.

Наемник предпочел пропустить эту угрозу мимо ушей. На фоне прочих угроз, слова Тибо уже не пугали. Тем более что все его недруги и несостоявшиеся палачи волей епископа будут теперь его попутчиками.
Даже жаль было, что подозрения де Прэ о предательстве не соответствовали действительности. Завести бы этих благородных господ под южные копья и стрелы, да так, чтобы еретики выпустили им всем кишки и развесили сушиться на солнышке.
Мысль была настолько приятной, что рутьер продолжал безмятежно улыбаться, не обращая внимания на явное отвращение, написанное на лице его нового надзирателя.

- Я уже понял, что наши подвиги пока ограничатся утренним приключением на мельнице, - выражение лица де Блева вполне могло конкурировать с неудавшися местным вином, перебродившим в уксус. Нет, Амори прекрасно понимал, что ему не тягаться в этом походе с более знатными господами, но он надеялся, что церемонии, политика и интриги уступят место доблести, рыцарству и, в конце концов, мечу. Только что произошедщее послужило ярким подтверджением тому, что он ошибался. Оставалось только уповать на случай, и тащиться за свитой графа в надежде на то, что фортуна, эта капризная прекрасная дама, повернется к ним лицом. Если ее, конечно, не спугнут эти святоши по бокам.

Де Блев мысленно перекрестился, устыдившись богохульного порыва.

Приноровившись вести Венсидора в одном ритме со скакуном де Прэ, Амори кивнул в том направлении, куда двинулся граф, и спросил, не повышая голоса:

- Вы знакомы с ним? - ответ был очевиден, но де Блев хотел знать чуть больше. О том, с кем им придется добывать ключ от Каркассона из декольте виконтессы.

Внезапную перемену настроения у земляка граф де Понтьё встретил приподнятой бровью. Ясно было, что находчивый рыцарь тоже решил поучаствовать в деле, сулившем, в случае удачи, славу и возможность наложить лапу победителя на виконтово добро.
Душевный порыв вполне понятный, хотя проповедь о рыцарских добродетелях слегка подпортила дело. И все же приятно было еще раз убедиться, что красивые слова - сами по себе, а как только речь идет о том, чтобы набить сундук поплотнее, носители рясы и котты делаются равно благоразумны.
Посмеиваясь, королевский зять принял от конюшего поводья и теперь перекладывал их в руке, глядя на собеседника.
- Обещаю доставить вам это удовольствие как можно скорее,- отвечал он и гостеприимно повел рукой одесную, приглашая де Пре занять место среди своей свиты. Короткий взгляд на пленника, вокруг которого заканчивали свои хлопоты слуги, искал на разбитом лице следы страха от этих слов. Понизив голос, так чтобы рутьер не мог слышать, мужчина продолжил.- Но если этот мерзавец не солгал о виконтессе, может статься, он не врет и об обороне крепости.
Согласно суровому закону чести, пленник принадлежал тому, кто его захватил, и следовало спросить мнения де Пре о том, достойно ли будет воздать смертью за взятие Каркассона,- однако граф предпочел пока обойти этот скользкий вопрос.
Откинувшись на седле и делая многочисленной свите знак готовиться к отбытию, он громко закончил речь.
-... может статься, вы придумаете для него что-то более увлекательное, чем петля и веревка.

Королевский зять бросил на блестящие на ладони земляка монеты лишь беглый взгляд, и презрительно, со смаком сплюнул наземь.
- Поганые еретики... ничего, очень скоро здесь запоют на другой лад, а кто не запоет... Знаете легенду о свинье, которую мавританская принцесса сбросила со стен под ноги Шарлеманя?- граф злобно покосился куда-то за спину, вероятно, предполагая, что в том направлении находится надоступный Каркассон.- Клянусь юбками Пресвятой девы, я лично спихну вниз с десяток этих свиней с веревкой на шее! И не дай бог этому скоту солгать хоть одним словом!
Пальцы мужчины сжали плеть так, что кожа оплетке скрипнула. Но, переждав мгновенную вспышку, он насмешливо покосился на собеседника.
- Не пойму я вас, мессир, то вы хотите бегом бежать за красоткой-виконтессой, то вцепились мне в стремя, словно метреска - пьяного сержанта. Или вы опасаетесь, что эти псы выставили засаду на всех порогах, и поджидают нас?
Похоже, неожиданная мысль показалась самому графу здравой, потому что он повернулся к сопровождавшим и зычно позвал:
- Матье, Люк, поезжайте вперед с разведкой. Если увидите повозку, один пусть возвращается к нам, второй следит, не привлекая внимания. Роландов не изображать,  ваше дело - сдохнуть, защищая своего сюзерена, а быть прирезанным мужичьем на большой дороге. Пошли!

... Грохот конских копыт почти заглушил его слова, когда граф вновь повернулся к рыцарю.
- Вы с нами или же нет?

Отредактировано Гильом де Понтье (2015-03-05 21:18:49)

Все, что пока оставалось Рваному, это терпеливо сносить унижения, молчать и ждать. Прислушиваясь к разговорам вершителей его судьбы, рутьер в какой-то момент поймал себя на мысли, что рыцарь, который до поры сохранил наемнику жизнь, вызывает у него не меньшее желание вцепиться ему в глотку, чем тот, что собирался его вздернуть.
Занимательная метаморфорза.
Хотя на самом деле Гийом не умел размышлять словами, смысл которых был ему неведом. Мир его был намного проще, чем у премудрых теологов, спорящих о смысле жизни. Смысл жизни – выжить. И он выживет, сколько бы благородные господа не болтали о петле и свиньях, которых они собираются развесить на крепостных стенах.

Серебряные кругляши, оплаченные кровью недотепы-стражника из Каркассона, просыпались коротким звонким дождем из рыцарской длани и были тут же втоптаны в пыль лошадиными копытами. Ничего, будут в его жизни еще монеты. Будет и кровь, будут и недотепы.
Графский Тибо хлестнул кобылу Рваного по крупу, и рутьеру пришлось схватиться за луку седла, чтобы удержать равновесие. Поводья, как и прочую власть над собственной лошадью, ему не доверяли. Какой-то недолгий миг он боролся с искушением свалиться и свернуть себе шею. Смерть быстрая и милосердная, если сравнить с тем, что смаковали его мучители. Но Гийом был по натуре волком, а волк никогда не убьет себя сам. Это не в его природе.

Капризная дева Фортуна, похоже, снова поворачивалась к ним лицом. Ну, может не прямо сразу лицом, а так, легкий наклон головы в сторону нормандцев она точно сделала. Де Блев уже приготовился уныло трястись в седле до того момента, когда они нагонят беглянку, или же до обнаружения ловушки, приготовленной рутьером. Слава всевышнему, все согласились с тем, что ломиться прямо в возможную засаду не стоит, и нужно как-то разведать обстановку. Что оставалось Амори? Прислушиваться к разговору друга с господином графом, кивать, возможно, изредка вставлять пару слов. Настроение у де Блева снова испортилось, он вспомнил о кузене – так не вовремя! – и мрачно созерцал опостылевшие южные пейзажи, которые внезапно утратили былую притягательность.

Но невиданная щедрость графа взбодрила де Блева. Он криво ухмыльнулся, приосанился и, похлопав Венсидора по шее, громко осведомился у де Прэ:

- Что будете делать, дорогой друг? Для благого дела можно и костерок разжечь в такую жару. Как думаете, у него пятки крепкие? – Амори прекрасно понимал, что делать длительную остановку только для того, чтобы поджарить разбойнику ноги, никто не будет, но существо его требовало морального удовлетворения после того, как рутьер выскользнул из петли.

Ожидание пытки само по себе пытка. Наверное, христианские мученики потому и сносили все издевательства безропотно, что умели не думать о них, устремив внутренний взор в ожидающее их царство божье. Рваный так не умел. Он не умел не думать о боли, тем более, он-то хорошо знал, что такое боль.
Споря с неизбежностью он, кажется, только навредил себе.
«Лучше бы петля, - тоскливо рассуждал теперь рутьер, глядя попеременно на изготовившихся к жесткой забаве господ. – Уже издох бы давно и ни о чем не печалился».
И страх, звериный, всепоглощающий, поднимался откуда-то изнутри, скручивал в тугой комок желудок, заставлял огнем гореть ступни, еще не почерневшие, не покрывшиеся настоящими волдырями после знакомства с настоящим костром.
Поэтому когда де Прэ велел ему просто говорить, от неожиданности наемник продолжал молчать. Пока не сообразил, что мучители, пожалуй, сейчас взбесятся окончательно, принимая его растерянность за упрямство.

- Я был ранен… Упал в реку.

Слова казались свинцовыми, выкатывались из пересохшего рта с трудом, горчили и не хотели выстраиваться складно.
«Страшно мне, страшно! Разве не этого вы хотели? Я даже думать ни о чем от страха не могу. О ваших укреплениях сраных в первую очередь!»

- Меня спасли люди окситанского рыцаря. Того самого, мессир, что спорил с вами у плота, - напомнил рутьер де Прэ, хоть напоминать нормандцу о той стычке наверное не следовало.

Граф, спешившийся во время, пока де Пре сотоварищи пытался разговорить пленника, наблюдал за всем с вялым интересом. Нельзя было сказать, что зрелище пыток сильно развлекало королевского зятя, или что он был особо охоч до зрелища мучимых людей - но сейчас в стороне остаться не пожелал.
Большей частью это было вызвано желанием поддразнить земляка, которого явно связывало с пленником что-то еще, кроме этой случайной (если случайной) встречи.
- Похоже, этот пес потерял память,- проговорил он, с деланной неторопливостью отрываясь от андалуза, длинная русая грива которого лилась и переливалась под пальцами, словно живое золото. Злые языки в шутку говаривали, что этого скакуна, за которого было отдано несколько крестьянских семей помимо немалой денежной суммы, граф любит куда сильней, чем свою супругу.
Королевский зять сделал пару шагов и с усмешкой остановился рядом с рутьером, который с каждым мгновением все больше походил на волка, попавшегося в капкан. Того и гляди, или подохнет со страху или вцепится в глотку.
В глазах бродяги он отчетливо различил смертный, тошнотворный страх - тот, который заставляет людей ползать по земле, целуя ноги своих мучителей, и молить, кричать о пощаде. От вида этого страха мурашки побежали по графской коже и в желудке образовался тугой ком. О, это было невероятное чувство - держать в руках чью-то жизнь, не в горячем бою, а вот так, заглядывая в глаза, давая побегам чужого отчаяния обвить твои руки и ноги. В каких бы преступлениях не погряз человек, даже в сердце зверя эта жажда жизни вызвала бы трепет и подобие сочувствия - и, будь противник чуть менее жалок, граф позволил бы себе поддаться ему.

- Похоже, он просто насмехается над вами, мой друг,- продолжал он с тем отвращением, которое отделяет в наших глазах человека от ползучей гадины. Долгий взгляд на рутьера, короткий замах, и стремительный тычок в живот рукоятью плети.
- Или он просто хочет, чтобы его попросили получше?