Помрачневший Симон с готовностью ухватился за протянутую палку, с благодарностью,  но исподлобья взглянув на старика. В случае, если бы природа наделила юного постреленыша изысканным даром красноречия, он непременно нашел бы подходящие к случаю слова, в полной мере отражавшие переполнявшее душу чувство признательности за этот простой, но трогательный дружеский жест. Допустим, сравнил бы посох с соломинкой, ниспосланной Провидением в лице мягкосердечного диакона для спасения утопающего... Велабер мечтал когда-нибудь научиться изъясняться затейливо и витиевато, подобно своему господину, но пока мог выразить свои ощущения лишь проникновенным взглядом...
Конечно, он ни за что не выпустит палку из рук, если добрый старец в самом деле вздумает сверзиться в пропасть.
Симону было не привыкать к затрещинам. Бойкий мальчишка частенько подворачивался взрослым под горячую руку, так что тычки да подзатыльники давно стали неизбежной, хотя и досадной неприятностью, которую мальчишка сносил стойко и терпеливо в силу легкости нрава и молодого возраста. Однако обида, нанесенная обожаемым де Миравалем, жгла грудь точно каленым железом. В этот раз смириться с публичным унижением было значительно труднее, и виллан, тяжело вздохнув, постарался поскорее проглотить услышанные оскорбления, застрявшее тугим комком в пересохшем горле. Смысл большей части произнесенных в запале слов оставался для паренька неясным, а вот гневный тон врезался в сердце кровавым рубцом... Особенно расстроило Велабера  то, что у него беззастенчиво и решительно выхватили факел.
Правда, последующая фраза диакона поразила Симона настолько, что он даже отвлекся от собственных горестных переживаний. Красота и вдруг ужасна? Как такое может быть? Да, подземные чертоги завораживали, властно подчиняли себе, открывая врата в иной, неведомый доселе мир, но почему-то не пугали беззаботного мальчишку. Маленький оруженосец, все еще дуясь на господина, но не будучи слишком уж злопамятным, весь обратился в слух, ожидая ответа де Мираваля.

Трещина с каждым шагом сужалась, превратившись, в конце концов, в небольшой лаз, более походивший на нору. Из норы тоскливо тянуло холодом и могильной неприютностью, однако Раймон помнил, что именно этот лаз разделяет их с главной тайной Лимузи – просторными и загадочными подземными чертогами, способными своею красотой и устройством поразить воображение лучших каменщиков и градостроителей  - работников резца и молота. Впрочем, служителей «большой дороги» подземный город тоже не оставил бы равнодушными. Удивительно, что до сих пор пещеры не были облюбованы разбойниками всех видов и мастей, не были обжиты теми, кому сами черти колыбельную или подъем поют.

Лаз взывал к христианскому смирению подвизавшихся – преодолеть его можно было разве что на коленях.  Кроме того, нерукотворный тоннель  вызывал у попавших в его объятья странную, нечеловеческую тревогу. Животный ужас, заставляющий самых храбрых смельчаков невольно метаться, раздирать одежду и набивать ссадины об острые камни, с утроенной скоростью пробираясь вперед, в поисках выхода.

Раймон  подергал веревку, проверяя надежность связки с Пейре и Бенуа, и дал им знак подождать.  Скрывшись в норе, Мираваль распластался на камнях, прижимаясь к «полу» и выбрасывая руку как можно дальше вперед – ползти с факелом было неудобно.  Сейчас менестрель немного завидовал Симону:  для мальчишки невеликого роста и телосложения одолеть нору было парой пустяков.

Выбравшись  из каменного мешка, трубадур отдышался и поднял факел повыше, озираясь по сторонам.  Его окружала кромешная, непроглядная тьма, факел выхватывал лишь небольшой круг на скальной поверхности и увязал в темноте. Где-то внизу, а может  впереди или даже вверху (звук многократно отражался от стен и сводов, сбивая рыцаря с толку) журчала вода. Раймон сделал несколько осторожных шагов и споткнулся - под ногами, бурые и кривые, словно чьи-то гнилые зубы, росли острые камни. Местами они грудились и теснились друг на друге, образуя тощие, высотою почтив пояс наросты, а где-то расступались, оставляя проплешины, по которым, думал Раймон, вполне можно пройти. Менестрель бросил несколько камней – вперед, влево и вправо.  Первый щелкнул о скалу и покатился вниз, последние два  немного помолчав, булькнули, упав в воду.  Это показалось Миравалю странным. Неужели с двух сторон их поджидают обрывы, а идти можно только вперед?  Отложив исследования, Раймон вернулся к лазу и подергал веревку. Факел он  держал против лаза, зазывая спутников ползти на свет.
Через  некоторое время из отверстия показалась недовольная физиономия Пейре Видаля – шествие на карачках не доставляло служителю новой церкви ни малейшего удовольствия. Он лишь благодарил Небо, что у столь неблаговидного зрелища отсутствовали хихикающие зрители.

Вслед за Видалем появились диакон и Симон.

- Не правда ли, это приключение не для слабонервных, эн Бенуа? – хохотнул менестрель. – Как думаете, Люцифер уже принял меры, учуяв приближающуюся в его пределы святость? Выслал нам провожатых?
Словно в насмешку его словам, пещеру наполнил странный шум – стая летучих мышей, шурша кожаными крыльями, с бешеной скоростью неслась на свет.  Мыши истошно пищали и гомонили над головами, цеплялись за волосы, молотили крыльями по лицу,  - пришлось  воинственно отбиваться, размахивая огнем и мечом, покуда все животные не исчезли в скальном отверстии.  Правда это было началом беды – грохот камнепада и крик диакона потонул в шуме и суматохе боя. Лишь когда веревка на поясе дернулась, опрокидывая  Раймона на спину, и потащила куда-то вниз, он бросил факел,  пытаясь зацепиться телом за встречные камни. Наконец, ему это удалось. Скольжение прекратилось. Кажется, случилось самое неприятное – он завис противовесом кому-то из стариков, черт бы их побрал! Где теперь находился его меч и золото, порученное диаконом, Раймон не имел ни малейшего понятия. Факел догорал в паре першей* от вытянутой руки. Теперь вся надежда была на крепость веревки и скорость Велабера.

- Э-ээй! Все целы? – негромко крикнул Раймон, пытаясь хоть что-то разглядеть впотьмах.

*Перш – мера длины, во Франции варьировался от 10 футов (Римский перш) до 22 футов (Перш д’Арпент — видимо 1/10 полета стрелы — около 220 футов).

Отредактировано Раймон де Мираваль (2015-06-05 16:41:08)

- Господи Иисусе, святой отец, как же вас угораздило! – Раймон попробовал закрепиться на каменном уступе, но не тут-то было!  Только он шевельнулся, веревка, натянутая, как струна, угрожающе затрещала. Перетертая об острый  камень, она в любой момент могла спеть свою последнюю канцону. И тогда тот, кто повис на ней – кстати, кто этот счастливчик? – составит компанию диакону, загробным голосом просящему огонька со дна пропасти! Правда, святой отец убеждает, что  целехонек – чудны дела твои, Господи!  - может и второму повезет приземлиться? – Раймон  с тоскою посмотрел на факел. Еще немного и он тоже окажется в кромешной тьме.
- Я сожалею, эн Бенедикт, но, к глубочайшему моему прискорбию, выполнение вашей просьбы не представляется возможным!  Мне до факела не дотянуться! – трубадуру стало не по себе: еще одно движение и висящий на противоположном конце последует прямехонько в царство Аида. – Си-мооон! Где ты, паршивец, черт тебя побери!- заорал Мираваль дурным голосом, молясь всем святым, что мальчишка не послушался, не связался веревкой с Термезом и теперь не болтается над пропастью. – Слышишь, Велабер, быстро дуй к выходу, зови Бертрана на помощь.
Ответа не прозвучало. Воцарилась  гнетущая, зловещая тишина.
Раймон  подождал немного и осторожно потянулся вниз, планируя перехватить веревку ниже надорванного места.  Именно это решение стало роковым: в том момент, когда трубадур разжал пальцы, отрываясь от скального выступа, над обрывом показалась голова Пейре Видаля – духовный брат катарского священника каким-то образом ухитрился зацепиться за край обрыва и вскарабкаться наверх. Этого было достаточно: натяжение ослабло, Мираваля бросило вниз и многострадальная веревка наконец-то лопнула. Падение в бездну было коротким…

Отредактировано Раймон де Мираваль (2015-06-15 01:13:06)

Мысль о том, что он сверзился не на бесприютные камни, а на заботливо подготовленную Провидением подстилку из чего-то напоминающее туго набитый песком мешок, вызвало острый приступ вины в сердце молодого рыцаря. Вот незадача! Вместо того чтобы спасти, он придавил катарского диакона! Тяжесть осознания смерти Бенедикта Термезского, едва успев навалиться на душу  впечатлительного менестреля, отступила, развеянная недовольным старческим голосом, проскрипевшим поблизости. Он жив, святые угодники! Прыткий, однако, старикашка! Но почему диакон предлагает трубадуру слезть с почтенного брата? Раймон отчетливо видел, как брат Пейре маячил наверху, старательно подсвечивая темноту факелом,  и даже хрипло прокричал ему в ответ, что скорее жив, нежели мертв. Трубадур хотел осторожно подвигать  членами, дабы убедиться, что они ему подчиняются, но тут ему почудилось, будто то, на чем он лежал, шевельнулось и вздохнуло. Подскочив с прыткостью лани, рыцарь выхватил меч и оглядел место падения. Перед ним, лицом вниз, лежал большой мертвяк, руки и ноги его были растопырены и он был совершено неподвижен. Бледные блики света скользнули по добротному монашескому одеянию  и  голове, увенчанной блестящей тонзурой.
- Ну и дела, эн Бенедикт! А вы удачливый! Первым обнаружили одного из обитателей пещеры. Правда, несчастный вряд ли являлся спутником тех, кого мы ищем. Интересно, кто он? Эконом, приор, капеллан, раздаватель милостыни, ризничий? Как здесь оказался и почему покинул святую монастырскую обитель? – Раймон для надежности легонько потыкал рукоятью тело монаха, и, убедившись, что оно не только бездыханно, а успело порядком задубеть, трижды осенил себя крестным знамением. – Царствие небесное, любезный брат Гонорий (трубадур вполне оценил шутку диакона, давшего мертвецу прозвище), спаси Господь твою душу. Ты, вероятно, был неплохим малым, раз даже после смерти спас жизнь двум добрым христианам – католику и катару. Аминь.
- Эн Пейре! – меч вернулся в ножны, а Мираваль задрал вверх голову, - у вас остался обрывок веревки, бросайте ее нам. Но сначала посмотрите, куда подевался мальчишка?
- Его нигде нет, эн Раймон! Думаю, его сожрали эти отродья хаоса, питающиеся человеческой кровью! Много лет назад, когда я был в годах отрока Симона, в моей деревне был случай:  на глазах пастуха эти летучие твари с собачьими мордами и отточенными клыками жадно выпили всю кровь из коровы. Уверяю вас, мальчика постигла та же участь, и нам нужно как можно скорее покинуть эту Цитадель Тьмы.
С этими словами Пейре Видаль аккуратно пристроил факел между камней и поспешно бросил вниз обрывок веревки. Ее конец красноречиво повис на недоступной трубадуру высоте.

Отредактировано Раймон де Мираваль (2015-06-18 01:25:54)

Симон с трудом приподнялся, силясь разобраться, что произошло и где он находится. Мрак вокруг казался непроницаемым, нежно, но настойчиво обволакивающим, будто саван мертвеца. Мальчишка вздрогнул от леденящего кровь ужаса. Вдруг он умер, и черти, забавляясь, приплясывая и улюлюкая, тащили его бренные останки в ад, дабы поджарить на медленном огне, но бросили на полпути, посчитав новообретенного грешника недостойным пламени, очищающего смертных от земных проступков. «Я превратился в тень! Вот мое наказание!» - острым осколком впилась в сердце страшная мысль. Голова гудела немилосердно, а шум в ушах был сравним разве что с грохотом воды, отвесно стремящейся вниз с крутого склона. Картинки короткой мальчишеской жизни, наполненной детскими невинными шалостями и подростковыми озорными деяниями, пронеслись перед глазами, словно полчища летучих мышей.

Мыши! Сердце отчаянно бухнуло где-то у самого горла, едва не выскочив наружу из груди вместе с воплем радости и, словно опомнившись, принялось за свою привычную работу. Конечно, все и началось из-за них, этих шуршащих и стремительных, как дуновение ветра, кровожадных тварей, веками охраняющих покой и безмолвие подземных чертогов. Ругая вполголоса ни в чем не повинных созданий, мальчишка и не подумал корить себя за чрезмерное любопытство, позволившее ему с легкостью наплевать не только на собственную безопасность, но и пренебречь гневными предостережениями господина. Да и кто из юных опрометчивых душ устоял бы перед искушением поймать крылатую животину, приняв гениальное решение после приручить дикую тварь и с упоением бахвалиться необыкновенным спутником перед друзьями и, главное, заставить Гильома встряхнуться от вечно сонного состояния и хотя бы позавидовать смелости молочного брата? Тогда-то, неосторожно бросившись в темноту узкой расщелины вслед за удаляющейся пронзительно пищащей стаей, Симон и налетел со всего размаха на какой-то выступ, и, тихо охнув, свалился без чувств на землю.

Настроение у Симона никогда не отличалось постоянством, поэтому в следующее мгновение, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, на мордашке виллана расплылась счастливая полубезумная улыбка. Вот болван! Вовсе он не умер! Разве у мертвяков болит голова? Или же колотится сердце? Нет, они застывшие, холодные и, наверняка, противные до дрожи. Бррр… Трупов Симон боялся до панического, безотчетного, лишенного даже самой малой капли логики нечеловеческого ужаса. Всегда казалось, что мертвец только притворяется недвижимым, а на самом деле ждет удобного момента, чтобы внезапно вскочить да схватить скрюченными липкими дланями ненароком зазевавшуюся оказавшуюся поблизости жертву.

Здраво рассудив, что раз он живой и более-менее невредимый, если не считать огромную шишку прямо посередине лба, похожую на некстати выросший рог, значит, нужно отправляться на поиски остальных. Господин, конечно, не удержится и все же задаст своему безмозглому оруженосцу заслуженную трепку, но надежда на то, что добрый священник не позволит де Миравалю слишком усердствовать в справедливом негодовании и рвении наставить юного Велабера на истинный путь, придавала мальчишке относительную прыть, несмотря на то, что двигаться пришлось практически наощупь, будто играя в жмурки с завязанными глазами. Вдруг он не сумеет догнать всю компанию? Ведь неизвестно, как далеко они успели уйти, пока он валялся оглушенным на земле.

В этот раз опасения Симона были напрасными, поскольку совсем скоро он сумел различить свет факела, который, впрочем, не удалялся, а метался на одном месте, разгоняя тьму и рисуя вокруг причудливые тени. Поразмышлять о том, не добрался ли он до логова Вельзевула, мальчишка не успел, поскольку чуть не налетел на согбенную спину эна Перье. Звонко ойкнув, Симон отступил на шаг назад.

- Не могу не отдать должное вашему самообладанию, святой отец, - Раймон взял нож диакона, и, взвесив его в руке, усмехнулся. – И вашей необычайной скромности…  Хлебушек, говорите, чтобы резать? Да такой клинок и камень сточит, почище кирки эльзаского гнома! Не боитесь  лезвие попортить? Хотя не сомневаюсь, что у благочестивого мессена Видаля, парочка  подобных тесаков на всякий непредвиденный случай таится под сутаною. Подсобите-ка мне, эн Пейре…
Раймон без должного пиетета вскарабкался вверх по собратьям-еретикам, удивляясь их старческой крепости. Сколько бы эн Бенедикт не причитал о своих дряхлеющих членах, однако заветный найденный ящик,  в момент, когда на него оперся сапог Мираваля, взбирающегося  на плечи Пейре, из рук не выпустил. Охнул только.  И губы поджал. Да и старик Видаль не подкачал, не дрогнул коленями, пока Раймон укреплял лезвие ножа в расщелине. Дальше дело пошло веселее. Лишь только второй  нож обрел свою нишу в трещине камня, трубадур ухватился за его рукоять, проверяя опору на прочность. Что бы ни случилось, рыцарь не хотел расставаться со своим мечом, но выдержит ли рукоять ножа такой вес? Если ему повезет подняться по ножам - они спасены!
- Велабер, где ты там, шельмец? – пальцы менестреля тщетно шарили по скале в поисках выемки, зацепиться было не за что, под ногой трубадура послышался характерный хруст, рукоять ножа накренилась и Раймон замер, вжимаясь в стену. Через мгновение нож выпал, оставляя трубадура болтаться  на одной руке над головами своих спутников. – Сииимооон! – прохрипел Мираваль. Перед глазами так некстати возник образ неотпетого обгорелого монаха, лежащего на дне провала, и Раймон суеверно побожился, что как только им удастся выбраться на свет божий, он закажет панихиду по усопшему.

Отредактировано Раймон де Мираваль (2015-11-22 03:57:58)