После трудов праведных каждому доброму христианину не зазорно и отдохнуть. В особенности, если труды отяготились сироткой и де Бриенном. Справедливости ради, надо сказать, что епископ чувствовал, что эту битву он проиграл и яростно жаждал скорейшего реванша, для обдумывания которого необходимо было отдохновение в тиши, посему де Нонан, не дождавшись, пока солнце сядет, направился прямиком к прекрасной мадам Берте.
Хранительница домашнего очага епископа была особой молодой, но деятельной. Восьмая дочь обнищавшего рыцаря, который не мог ничем обеспечить свою супругу, кроме кучи детишек, вряд ли могла на что-то рассчитывать в этой жизни. И когда на неё, шестнадцатилетнюю красавицу, во время воскресной службы обратил внимание епископ Кавентри, она не преминула воспользоваться шансом, который выпадает раз в жизни таким, как она. Надо заметить, что епископ всегда предпочитал женщин, которых мог назвать «дочь моя», и уж никак не тех, к кому обращался «сестра моя». Оказавшись в подворье епископа, Берта быстро сообразила, что к чему, с кем надо водиться, а кого выжить вон, и прибрала к рукам управление хозяйством. Стареющий епископ поразмыслил и решил, что чем менять раз в пять лет капризных дамочек, откупаясь от них частью кровно нажитого добра, так лучше он оставит Берту – весьма недурна собой, умна, сцен ревности не устраивает, в его дела не лезет, а подворьем руководит не хуже самого де Нонана. И если что-то не ладилось, он первым делом шел к ней. За советом, песнью или же попросту утехами плоти.
Сегодня Берта занималась вышиванием. Ей было сказано не высовываться и пока не попадаться на глаза приезжей сиротке, вот она и села за начатое ещё в начале лета полотно. Услышав шаги епископа в коридоре, она облегченно вздохнула и воткнула иголку в незаконченную зеленую ветвь узора. Де Нонан молча открыл дверь, прошел в комнату и, подойдя к Берте, обнял её, положив голову на плечо.
- Мой медвежонок устал? – проворковала Берта, поглаживая тонзуру епископа.
- В каком месте я похож на медведя, скажи на милость! – раздраженно фыркнул епископ. – Разве что на шатуна. Не дают мне покоя. Только и смотрят, где б урвать у старика!
- Ну, какой же ты старик, котик мой, - Берта перешла к более безопасному образу из мира животных, потому что кошек епископ любил. Опять кто-то расстроил, а ей настраивать. Хотя Берта полностью осознавала, что именно за это получает кров, теплую постель, еду и какой-никакой, а статус. В редкие минуты откровения только перед Бертой он открывал душу, и она всегда находила правильные слова и гладила епископа «по шерстке».
- Облезлый, голодный, и без одного глаза, - жалобно сказал де Нонан. – Одни собаки кругом! – он вспомнил нахальную физиономию де Бриенна, и  сеанс самобичевания тут же закончился. Епископ выпустил Берту из объятий и начал прохаживаться по комнате, взад-вперед. Нет лучшего способа поднять боевой дух, чем начать измышлять месть врагу! – Ты знаешь, что задумал этот пес де Бриенн? – и епископ вкратце изложил Берте суть своей беседы с бароном.
Берта хорошо знала, кто такой барон, ведь её отец ходил у него в должниках. Слава о де Бриенне ходила не самая лестная, и Берта недолюбливала, когда барон провожал её похотливым взглядом. В уплату отцовского долга она вполне могла оказаться утехой де Бриенна на час, и Берта мысленно возблагодарила Всевышнего за то, что раньше её заприметил именно епископ.
- Что предпримешь? – спросила Берта после короткой паузы. – Он расставил несколько капканов сразу. Можно либо заполучить все, либо проиграть всухую.
- В том-то и дело, рыбонька моя, - епископ снова приобнял Берту, - нужно выбрать золотую середину. С такими, как барон, идти напролом нельзя, но и сдаваться я не намерен. Знаешь, а ведь ты можешь мне помочь!
- Как, котик? – Берта ловко освободила епископа от сутаны, будто лук чистила.
- Гвенда. Эта девочка, - епископ, в свою очередь, тоже проявлял умение управляться с луковицей не хуже Бертиного. – Ты поговоришь с ней. Расскажешь, какой барон жестокий, злой, и, главное, распутник. Впрочем, ты не погрешишь в этом против истины. Я всегда говорил, - епископ оторвался от процесса обнажения Берты, назидательно подняв вверх указательный палец, - что правда, она как чистое золото под солнцем! Да что там, под солнцем, она воссияет даже во мгле! Ибо Господь наш ниспошлет молнию, которая пронзит тучи грозовые, и ударит оземь с правдой рядом, и…
- Ваше преподобие, вы запишите, а то такая речь для воскресной проповеди пропадает! – расхохоталась Берта. Словно очнувшись от наваждения, епископ нахмурился, мотнул головой, но тоже рассмеялся.
- Это все ты, чертовка, дочь Евы, сбиваешь меня с толку, - проворковал де Нонан, уверенно подталкивая Берту к кровати.
- Что вы, преподобный, разве ж я смею, - хихикала девица, выворачиваясь в цепких руках епископа и уклоняясь от его поцелуев.
- Вот не стыдно тебе врать, адское ты семя! – епископ завалил Берту на кровать и только приступил к щекотке, которой Берта боялась пуще Страшного суда, как во дворе послышался какой-то шум. Приподняв голову, епископ пытался рассмотреть в окошко, кого там нелегкая принесла, но Берта, воспользовавшись моментом, начала щекотать епископа в отместку. На долгие игры преподобный сегодня настроен не был, так что он намеревался сразу приступить к главному, однако приглушенные шаги в коридоре, а потом и несмелый голос его помощника снова отвлекли его.
- Преподобный… Там посетительница.
- Очередная сиротка? Если она не богата, как королева Алиенора в молодости, пусть убирается к чертям! – прорычал епископ.
- Это миледи Хайденгем, преподобный. Говорит, срочное дело, и она не уйдет, пока с вами не переговорит.
- У меня тут тоже срочное душеспасительное дело, Стоунс, - устало съязвил преподобный, но понял, что мгновение триумфа плоти утеряно, и теперь ему предоставлялся чудесный шанс выместить злобу абсолютно за все, даже за будущие неурожаи и конец света на проклятой Ровене. – Проведи её ко мне в кабинет, я скоро буду, - проворчал де Нонан, раздосадовано слезая с кровати и собирая по полу разбросанную одежду. А как хорошо все начиналось!

Отредактировано Gwenda (2012-03-17 14:50:28)

- Бог простит, дочь моя, - в стандартный ответ епископ вложил всю свою желчность, чтобы Ровена поняла – сам он её прощать не намерен. Покровительственно взмахнув кистью, он указал ею на стул для посетителей, приглашая Ровену присесть, а сам попытался величественно проплыть к своему креслу. Ему это не удалось, потому как соответствующие для этого действия телеса у него отсутствовали. От осознания сего факта епископ разозлился ещё больше, но со всем неистовством, на которое был способен, давил на лице снисходительную улыбку. – Что привело вас в столь поздний час? И вы не убоялись свирепых разбойников, напавших на миледи де Редверс? – недоумение в глазах посетительницы было очень натуральным, и епископ, убрав благостную улыбку, скорбно вздохнул. – Да, после того, как она покинула Данфорт, в Шервуде на неё напали разбойники. Но что же это я, у вас ко мне какое-то дело? – де Нонан вопросительно изогнул бровь.

Отредактировано Гвенда (2012-03-18 21:55:10)

Левая бровь епископа медленно поползла вверх. Зачастую подобное телодвижение свидетельствует о заинтересованности человека, однако в случае преподобного это было сигналом негодования и разочарования. За кого себя принимает эта обнищавшая бабенка? Нарушить покой самого Хьюго де Нонана на ночь глядя только ради того, чтобы сообщить что-то о своем супруге? Он ей что, мамка-нянька, может, она ещё и порадоваться вместе с ней предложит, или погоревать? Об уплате долга речь явно не шла, потому как Ровена была налегке, и ту сумму, которая с неё причиталась, ей просто неоткуда было изъять. У Ровены была разве что она сама… Де Нонан шумно вздохнул, окинув взглядом изящную фигурку посетительницы – у барона губа явно не дура. И желание, которому не суждено было реализоваться из-за приезда Ровены, вдруг резко дало о себе знать. Крякнув, епископ выжал из себя улыбку доброго пастыря и спросил:
- Что же это за вести, дитя мое? Неужто ваш супруг вернулся в Англию, и вскорости мы будем иметь счастье лицезреть его в доме нашем? – елей, изливаемый устами де Нонана, в желудке его отзывался жестокой изжогой. Причиной тому было то ли вино, которое он вынужден был пить, чтобы насолить барону, то ли осознание того, что Данфорт уплывет из сетей преподобного, если чертов Эрве жив-здоров и готов выплатить долг. С другой стороны, барон окажется у разбитого корыта, к тому же, проиграет вдвойне – ни Ровены, ни Данфорта. Терзаемый противоречивыми чувствами, епископ тихо икнул.

В глазах епископа вспыхнул радостный огонек, но тут же потух. Слово «золото» затронуло в его душе самые звонкие струны, однако, как говорится, свежо придание, да верится с трудом. Очень заманчиво было бы получить золото и пряности, но кто даст гарантию, что Эрве в самом деле отправил это судно, и что оно доберется до Англии целым и невредимым. А зерно и мясо можно получить уже буквально через месяц. Так что же выбрать, синицу в руке, или журавля в небе? Пресловутая жадность епископа не давала ему остановиться на одном из вариантов сию минуту, к тому же, он все не терял надежду заполучить Данфорт. Ведь весть об Эрве Хайденгеме – это ещё не сам Эрве Хайденгем. А мало ли что может произойти на службе у Генриха Шампанского.
- Миледи, - елейно и, вместе с тем, с нажимом, сказал епископ, - а что вы можете предоставить в качестве подтверждения ваших слов? Что судно идет к берегам Англии. И, что самое главное – груз будет доставлен вам?

Отредактировано Гвенда (2012-03-19 23:07:13)

Как бы не так. Для пройдохи пошиба епископа де Нонана слова людей на этой грешной и многострадальной земле ломаного гроша не стоили, в основном потому, что он прекрасно знал – люди, в большинстве своем, алчны, жестоки и продажны, а кто не в этой когорте, тот глупец. Себя же он причислял к особому роду людей, которые вынуждены мириться и с первыми, и со вторыми. Разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы вообразить, будто епископ хоть сколько-нибудь плохой человек. А вот Ровена, пожалуй, из легиона глупцов. Хмыкнув, епископ бросил беглый взгляд на побрякушки посетительницы, которые особой ценности не представляли, однако вполне неплохо смотрелись бы на шее и в ушах Берты. Выдержав длительную паузу, де Нонан сокрушенно покачал головой и сказал:
- Что же мне делать с вами, миледи? Вы же прекрасно понимаете, что эти… вещицы не могут не то, что покрыть долг – они и залог-то не особо ценный. А мать наша, католическая церковь, - он перекрестился и поднял указательный палец вверх, выудив его из широкого рукава сутаны, - не может существовать, полагаясь на слово человеческое, только на слово Божье. Ведь вы же не станете отрицать, что церковь – это основа нашего общества, и как каждая основа, каждый фундамент, нуждается в хорошем, крепком растворе, который не даст ей пасть на радостях неверным? Так как же можно строить пристанище для матери нашей, выбивая, по одному, камни из её стен? Ведь долг ваш – это один из многих камней в этом величественном сооружении, - епископа откровенно несло, даже тонзура покрылась мелкими бусинками пота, потому что де Нонан тщательно запоминал сказанное, чтобы, по совету Берты, ввернуть эти обороты либо во время проповеди, либо в разговорах с другими должниками. Можно было даже с уверенностью сказать, что епископ был прекрасен в этом своем порыве, и даже подумать, что он искренне верит в то, что говорит. А какой добрый христианин усомнился бы? Де Нонан осекся и покосился на свою гостью, дабы по выражению её лица понять, соображает ли она, куда клонит преподобный. – Так вот, миледи Хайденгем. Если муж ваш скоро прибудет, а товары и золото – ещё раньше, вы вряд ли станете отрицать, что ваш долг как хорошей прихожанки и католички состоит в том, чтобы вернуть церкви причитающееся ей. И сейчас, и в будущем, - он внимательно посмотрел на Ровену и снова сложил руки на животе, придав лицу самое кроткое и невинное выражение, на которое был способен. Бить наотмашь, ласково улыбаясь – это был один из любимых приемов епископа.

Отредактировано Гвенда (2012-03-20 22:49:09)

Ох уж эти должники, вечно у них одна и та же песня. За долгие годы своей непростой карьеры на церковном поприще епископ оброс такой броней, что будь она в экипировке крестоносцев, они бы давно победили. Если не умением и талантами полководцев, то числом. От непробиваемости. Снисходительно вздохнув, де Нонан уже не так страстно продолжил:
- Не спрашивайте, миледи, что может сделать церковь для феодала, а спросите себя – что может сделать он для церкви? Ведь кто такой феодал? Это – столп нашего светского общества, на котором зиждется ниспосланный Господом нашим устой. И если феодал будет подвергать сомнению потребности церкви, что тогда скажет простолюдин? На опасную тропу могут нас завести подобные рассуждения, миледи. Господу угодно все то, что приносит мир, стабильность и процветание. Это и тихая молитва, и шум битвы за гроб его в Святой Земле, и пряности с золотом, обеспечивающие, в итоге, быт всех и каждого. Смирение и послушание – вот что должно двигать вами, дочь моя. А не сомнения в правильности действий и решений церкви, - твердо завил епископ. Необходимость вещать, словно с кафедры в воскресенье, слегка утомляла, однако она с лихвой компенсировалась возможностью скользить взглядом по изгибам фигуры прекрасной просительницы. Нет, епископ определенно не понимал, почему барон столько лет ждет у моря погоды, и рискует дождаться бури в виде мужа, которая раз и навсегда может разрушить его планы. Чем черт не шутит, а вдруг Эрве явится весь в золоте, титулах и славе. И  барона задвинет поближе к свинарнику. Хотя что-то во всем внешнем облике Ровены и её словах подталкивало епископа к сомнениям на этот счет. И сейчас Ровена такая беззащитная, одинокая, сын на её плечах – ну прямо сама просится в руки. А если не просится, то можно и так взять, ему не впервой.  – Ах, миледи, вы рвете мою душу на части, - резко, с нотками отчаяния в голосе произнес епископ. – Ведь я же – ваш добрый пастырь, а вы ставите меня в такое положение, в такое положение… Я должен быть строг с вами во имя долга, но, вместе с тем, жалею вас, как добрую христианку и прихожанку. Что же мне делать, миледи Ровена? – вкрадчиво вопрошал де Нонан, смягчив тон. – Возможно, мы могли бы взаимно облегчить наши страдания… - он замолчал, ожидая от Ровены ответной реакции.

- Не в моих интересах, дражайшая миледи, рубить такую… цветущую яблоню, - примирительно промурлыкал епископ и, поднявшись со своего кресла, сделал несколько шагов вокруг Ровены, заложив руки за спину. – Ведь вы совершенно точно подметили, что я – мудрый садовник. А также, смею вам напомнить, не только заботливый пастырь, но и довольно могущественный покровитель своих прихожан. Перед сильными мира сего, - епископ остановился позади Ровены и замолчал. Игры в кошки-мышки он любил, но если они затягивались, епископ начинал стервенеть. Миледи явно не понимала намеков, или старательно изображала непонимание, но епископ решил дать ей ещё один шанс. Спасения души её токмо ради. – Допустим, я прощу вам долг, хоть от этого могут пострадать другие добрые христиане, - с некоторым укором в голосе продолжил он, слегка наклонившись, так что теперь его голова находилась в непосредственной близости от шеи миледи. Ах, как чудесно пахнет букет осенних английских трав в её волосах! Наверняка, сама собирала теплым воскресным днем на том дальнем лугу, у самой кромки леса… Тряхнув головой, епископ словно избавился от опасного и совершенно не нужного наваждения в виде образа собирающей травы Ровены, и вкрадчиво сказал: - Но стоит вам выйти из ворот моего подворья и из-под моей опеки, которую я вам предлагаю как добрый пастырь ваш, и на вас набросятся голодные волки. Вы же не хуже меня знаете, миледи, сколько в мире недостойных людей, желающих завладеть чужим добром, и не только… - Рука епископа скользнула к шее Ровены и, чуть коснувшись, продолжила свой путь к пряжке, чтобы ловким движением расстегнуть её. Через мгновение плащ плавно скользнул к ногам ошарашенной посетительницы, а рука епископа легла на её плечо. – Я же, миледи, ваш добрый и преданный друг. И защитник от алчных… ближних, - называть имя барона прямо он не стал, уповая на здравый ум миледи и её сообразительность. Только ленивый и ребенок не знает, какой у неё «добрый» сосед.

«Ромашки я тут собираю», - про себя вздохнул епископ, нагнулся, поднял плащ и положил его на стул, с которого леди Ровена только что подскочила, будто с жаровни на замковой кухне, куда ненароком села, и не преминул, при этом, заглянуть ей прямо в глаза.
- Тут довольно жарко, вы не находите? – проворковал де Нонан. – Я же вижу, что вам уже дурно от этой духоты, но вы не решаетесь мне об этом сказать. Камин слишком сильно разожгли, - епископ подошел к несчастному предмету интерьера, на который посыпались все шишки, и кочергой поворочал поленья. Уже начавший затухать огонек радостно вспыхнул, и отблески красноватого пламени едва коснулись лица преподобного, но этого хватило, чтобы придать ему оттенок «утро в аду». А миледи, похоже, и дальше играла в недотрогу. Что ж, епископ был готов позабавиться. Ещё чуть-чуть. А потом Берта в компенсацию получит побрякушки Ровены. – Времена сейчас неспокойные, миледи, очень неспокойные. И добрый сосед может оказаться вдруг алчным захватчиком…К кому вы тогда обратитесь? Кто будет готов помочь вам? – епископ снова приблизился к Ровене, почти прижав её к спинке стула. В мгновение ока кончик локона миледи оказался в его пальцах, и он задумчиво перебирал его, словно драгоценный шелк. – Скажите, какими травами вы ополаскиваете волосы, что они у вас нежнее заморских тканей? – совершенно неожиданно спросил преподобный. На самом деле, это был тонкий расчет – он хотел сбить Ровену с толку и полюбоваться, как эта птичка будет метаться в силках туда-сюда.

- Видите ли,  дочь моя, - сказал епископ, и тут же пожалел об этом стандартном, но столь неуместном в данной ситуации обращении. – Неисповедимы пути Господни, и не всегда справедливости его можно дождаться на земле. И ни стены, ни верные люди не спасут вас ни от разбоя, ни от светского суда. – Де Нонан хищно прищурился, раздумывая, сообщать ли Ровене, что на неё легла тень подозрения в нападении на Гвенду. Сказать – значит дать ей фору перед де Бриенном, а насколько это нужно епископу, он ещё сам не решил. Но алчность, бурлящая в престарелых жилах церковника, нашептывала, что нужно использовать этот аргумент, дабы утолить её, завладев Ровеной. Успеть раньше барона, чтобы у того зубы скрипели, превращая его издевательскую ухмылку в бессильную, ведь первым после мужа (хотя кто их знает, этих добрых христианок) в саду наслаждений Ровены побывает не он. Епископ подступил ещё ближе, и, зажав волосы миледи в левой ладони, сказал ей прямо в лицо: - Ваших крестьян нашли среди убитых разбойников, напавших на мою новую воспитанницу в лесу. Слава Богу, барон подоспел вовремя! И барон же поехал в Ноттингем, добиваться справедливости у милорда королевского шерифа. Я не сомневаюсь, что де Венденаль изучит все обстоятельства и улики. Среди коих – тела тех несчастных заблудших овечек из вашего стада. И если вас обвинят в пособничестве нападению, как думаете, долго ли барон де Бриенн будет пренебрегать возможностью завладеть вашим замком? И что он сделает с вашим сыном, сыном преступницы? М? Не понадобится ли вам достаточно могущественный заступник и покровитель, который сможет осадить законников светских и доказать вашу невиновность? Вернуть вам владения и доброе имя?– с торжественным злорадством подытожил епископ. Само собой, он не собирался помогать Ровене в случае, если Данфорт у неё отберут.