Слова егеря пробудили в сэре Родрике беспокойство. В отличии от Гаспара сам рыцарь никаких неприязненных чувств к саксам не испытывал, скорее наоборот, храбрые воины, хоть буйные и неотесанные. Но вот эта леди...Что она делала в овсах, что вымокла чуть ли не до головы? Зачем она притворялась простой селянкой и морочила рыцарю голову? Сейчас она уедет в свой Левертон, потом мальчишка  у шерифа закричит, что лишь был при госпоже и охотилась она, и получится что Родрик дал скрыться браконьеру и преступнице. Так не пойдет.
- Гаспар, а ну ка придержи лошадь миледи.
Оруженосец, если и удивился, то вида не подал и тут же ухватил поводья.
Рыцарь подъехал к  леди Рунильде и пристально посмотрел ей в глаза.
- Вот что я Вам скажу, леди. Я действительно недавно в Англии и действительно плохо знаю местные законы. Но я хорошо знаю как хитры  и изворотливы бывают злодеи. И под какими невинными личинами часто скрывается преступление. Нынче утром Вы делали много странного. Думается мне, что отпускать Вас в Левертон все же будет неразумно. И поэтому я покорнейше Вас прошу проводить меня в Ноттингем. Скажу лишь, что обещаю Вам со своей стороны отношение, достойное леди. Но прежде, чем Вы вернетесь домой, Вы дадите объяснение шерифу этого графства обо всем, что случилось сегодня на этом поле.

-Я рад, миледи, что Вы ведете себя разумно. Сожалею, но не могу исполнить Вашу просьбу немедленно. Ни я, ни мои слуги не знаем дороги в Левертон-холл. Разве только в харчевню Веселого Уильяма, - рыцарь усмехнулся.
-Я не хочу тратить время попусту и намерен не отставать от егерей. Хочу присутствовать при том, как они будут рассказывать шерифу о случившемся. Поэтому мы едем прямо сейчас следом за егерями, а батюшку Вашего известим при первой же оказии. Или Вы сами отправите посыльного прямо из города.

- Гаспар, - рыцарь повернулся к оруженосцу, - тебе я поручаю очень важное дело. Ты головой отвечаешь за то, что бы благородная леди Рунильда нигде не потерялась и не отстала по дороге. Будет крайне неучтиво, если мы заставим леди одну скитаться по местным лесам, не так ли?
- Не извольте беспокоиться, мастер Родрик, - понимающе усмехнулся в усы Гаспар и крепче перехватил поводья хасимовой лошади на которой сейчас восседала леди Рунильда, а затем привязал их к луке своего седла. Сэр Родрик удовлетворенно кивнул, следом посмотрел на Хасима и едва заметным движением головы велел не спускать глаз с девушки. Молчаливый поклон понятливого туркопола был ему ответом.
- Ну что ж, пора в путь, мы еще можем не отстать от егерей.
Сэр Родрик пустил Вайнда в легкую рысь, следом тронулся его маленький отряд, пополнившейся очаровательной пленницей. Очень быстро они догнали егерей, и сбавив аллюр, поехали за ними следом в Ноттингем.

Отредактировано Родрик де Круа (2012-03-29 21:15:23)

В отличие от преподобного епископа, возница его был отнюдь не обрадован господской блажью пуститься в путь еще затемно, поскольку и он ночь свою провел в трудах, с усердностью настоящего христианина потчуя себя рыбкой и прочими яствами, кои сопровождались в путь-дорогу дальнюю изрядным количеством самых разнообразных наливок. Нечего и говорить, что к утру голова несчастного труженика гудела как церковный колокол, язык все еще немного заплетался да и тело не полностью повиновалось своему хозяину. Иными словами, вялость и апатия сковали его члены, но, не смея роптать на пищу и питие, ниспосланное свыше, монашек, а именно он и управлял повозкой, обвинил во всех своих несчастьях бессонницу и неразумность господ.
Ублажив свою душу молитвой, которая заменила ему и завтрак, брат Томас подхлестнул лошадей и направил повозку прочь со двора, отдаляясь от мира цивилизованного и с головой погружаясь в бездну дорог веселой Англии, неспокойных в это смутно время. Утренняя свежесть на краткий миг вернула в тело этого далеко не самого рьяного служителя Церкви бодрость, и он даже заулыбался, вспоминая в подробностях вчерашний приятный вечерок. Однако и получаса не прошло, как голова незадачливого дегустатора господских наливок начала под тяжестью греха неумолимо склоняться на грудь,  а сам брат Томас зевал с таким усердием, что всерьез рисковал вывихнуть свою тяжелую и почти квадратную челюсть.
Наконец усталость окончательно смежила веки толстяка, и какое-то время повозка направлялась только волею впряженных в нее лошадей, а сии твари божьи, как известно, ведут себя порой прескверно, стоит лишь отпустить или хотя бы ослабить вожжи.
Пробудившийся возница пребывал в блаженном неведении относительно туч, которые уже начали скапливаться над его головой, намереваясь устрашить громом и поразить молниями, ровно до той поры, пока впереди не показалась синяя лента реки. Что и говорить, встреча эта была неожиданной и немало смутила благочестивого брата монаха, сотворившего крестное знамение и принявшегося тотчас же выпрашивать себе милости у Всевышнего. И, казалось бы, слова его были услышаны, поскольку глаза каявшегося греховодника усмотрели мост.
"Авось, переправлю на другой берег, а там, глядишь, и деревенька какая сыщется. Скажу, что дорогу размыло, в объезд нам надо, а там и вернусь неспешно на путь истинный."
Ободряя себя молитвой и этим нехитрым планом, возница слишком поздно заметил, что сооружение, на которое он возлагал такие надежды, слишком хлипкое, а с одного боку и вовсе казалось таким непрочным, что загонять на нее тяжелую повозку епископа казалось чистым безумием. Если мост и не рухнет под тяжестью самой колымаги, так уж точно они сверзятся с него в реку и совершат такое обильное омовение, что... Вот об этом "что" монаху думать вовсе не хотелось, хотя шкура его, предчувствуя кару неизбежную, начала понемногу зудеть.
- Domine Deus, spero pergratiam tuam... - нашептывая побледневшими губами все, что могло хоть как-то помочь облегчить его участь, перетрусивший брат Томас направил лошадей прямо в реку, понадеявшись на то, что Всевышний снизойдет и охранит если не его, грешника, то хотя бы его преподобие епископа. Однако надежды оказались напрасными - повозка резко остановилась, едва не скинув возницу в бурные и хладные сентябрьские воды, и увязла.
- Не виноват... нет, нет... - залепетал монашек, бестолково дергая поводья и понуждая внезапно ставших совершенно безучастными к судьбам своих хозяев лошадей сделать еще хотя бы шажочек.

Худо-бедно, епископ оказался на берегу, где Гвенда уже пыталась привести свое платье в порядок, а старая нянька хваталась за сердце. Завидев преподобного, Гвенда спохватилась, что в руках у неё до сих пор находится митра наставника, по правде сказать, являющая собой на данный момент зрелище более чем жалкое. Она бросилась к де Нонану и протянула ему головной убор, вид которого вызвал у священнослужителя приступ жестокой изжоги. Вот тебе, Хьюго, и торжественный въезд в Ноттингем, толпы ликующих прихожан и час триумфа! Даже если одежды успеют высохнуть к моменту встречи с городскими вратами, они неизбежно покроются дорожной пылью, которая тут же въестся в ткань, да и вода в речушке была, мягко говоря, не кристальной чистоты. Епископ сверкнул глазами и оглянулся в поисках своего горе-возницы, которому предстояло держать ответ за все это безобразие, но нигде его не увидел, и взгляд епископа пал на возвышающегося над брегом рыцаря на лошади. По виду, крестоносца, чья братия сидела де Нонану глубоко в печенках. Тут его память услужливо подсунула воспоминание о каком-то гортанном рыке не далее, как пару мгновений назад, и епископ сделал единственно возможный вывод. Ехидно улыбнувшись, де Нонан плюнул на попытки расправить складки далматики и обратился к рыцарю:
- Да хранит Господь короля нашего, Ричарда Львиное сердце, в чужих землях, ежели воинство у него подобно избалованной девице – дабы ног не замочить, посылает свою челядь на совершение богоугодных деяний. Могу я узнать имя столь благородного рыцаря, который предпочитает невозмутимо восседать на своем лихом скакуне и наслаждаться обществом прекрасной дамы в то время, как скромный служитель церкви погибает в пучине водной? – де Нонан был возмущен до такой степени, что кончик носа его покраснел, а ус начал подергиваться.

При других обстоятельствах, то есть, не будь здесь такого количества непрошенных зрителей, монашку Томасу грозил бы поток брани, не менее мутной, чем вода, в которую он умудрился их завезти, затем – смачный тумак либо в спину, либо в пружинящее пузо, свидетельствующее об увлечении смертным грехом чревоугодия, ну и, само собой, обещание упечь возницу в самый темный, холодный подвал, где лишь мыши составили бы ему компанию в его горячих молитвах к Господу о ниспослании толики ума в его бритую голову. Хоть смысла в этой молитве, по мнению преподобного, было бы немного. Однако ухмыляющийся рыцарь отсрочил некоторые из этих действий по отношению к монашку, тем более, что Томас был чуть ли не единственным союзником епископа перед лицом этих бездельников, прожигающих жизнь и не совершающих ничего богоугодного. До сего момента, да и то – с большими оговорками. Усмирив дергающийся ус, преподобный улыбнулся ещё ехиднее:
- А что же, досточтимый барон Венденаль нынче воюет с женщинами? Надо же. Не знал, не знал, что женщины графства Ноттингем столь воинственны, что даже видя, сколь опасно положение служителя церкви, борющегося за свою жизнь со стихией, славный крестоносец вынужден сидеть на лошади и охранять дщерь Евы. Видимо, страшно разгневали мы Господа нашего, раз ниспослал он нам такое испытание! – епископ в притворном ужасе хлопнул в ладоши. – Но я не премину сообщить своему другу шерифу, как доблестно вы поступили, стремясь препоручить в его руки опасную преступницу в целости и сохранности. И, дабы ответить вам услугой за услугу, избавлю вас от необходимости охранять её далее, ведь лошадь под ней, как я вижу, лихая, может и понести… Пусть сия девица сядет в мою повозку, - тоном, не терпящим возражений, пожелал де Нонан. Выливая на рыцаря этот ушат словесных помоев, в искусстве созидания которых он был весьма успешен, епископ, наконец, разглядел девушку, которая подошла ко Гвенде и о чем-то с ней беседовала. Женщин на своем веку он повидал немало, были среди них всякие – и красивые, и не очень, и запоминающиеся, и серые мышки, и эту девицу он тут же записал в разряд запоминающихся. Что-то во всем её облике не плясало – одета, будто простолюдинка, но осанка и взгляд, непокорные и горделивые, не гармонируют с нарядом. Де Нонану необходимо было восстановить душевный баланс перед уже обещающим быть позорным прибытием в Ноттингем, и лучшим средством для этого он издавна считал женское общество. Да и насолить рыцарю было теперь уже делом чести. – Кстати, повозку мою уже извлекли из реки. И возница не понадобился, - он кивнул на Томаса. – Видите, каждый должен в жизни заниматься тем, на что Господь ему отмерил способностей и умения, - ещё раз кольнул он де Круа и повернулся к беседующим девушкам. – Дитя, подойдите сюда. Да, вы, Гвенда, и вы, вы, дитя, - он указал перстом на пленницу рыцаря. – Ваш сопровождающий был так любезен, что позволил вам более не сдерживать пыл этой кобылицы, - епископ не был уверен, какого полу перед ним животное, но уточнять считал неуместным, - и вы поедете со мной до самого Ноттингемского замка. Пойдемте же, - де Нонан развернулся и важно прошествовал к своей мокрой повозке, а за ним двинулись переглянувшиеся Гвенда и её новая знакомая.

- Скажите мне, дитя мое, - спросил епископ, покровительственно взмахнув рукой в ответ на почтительные речи девицы, - как зовут вас? Чьи это земли? – тут преподобный чуть скривился, поскольку здешние красоты не давали ему забыть, что едет он в мокрой повозке, одежды его приобрели весьма плачевный вид из-за соприкосновения с природой и теперь в Ноттингеме его поднимут на смех. Одно радовало – присутствие хорошенькой девушки, поскольку все достоинства Гвенды для него, увы, сводились к размеру её состояния, и любоваться её личиком и фигурой он себе запретил раз и навсегда, а горячую красотку Берту пришлось оставить в подворье, и теперь епископ уныло предчувствовал холодные одинокие ночи. Все же, он привык к почти семейному уюту, домашней пище, которую Берта готовила только ему, и к тому, как она подбивает ему одеяло. Так что девица пришлась как нельзя кстати для утоления эстетических потребностей души епископа. – И что за страшное преступление вы совершили, раз аж целый крестоносец вас охранял?

Епископ нахмурился. Одно дело – фантазии крестоносца, позабывшего о том, что такое цивилизованный мир, а другое – преступление против короля. В этот миг преподобный уже немного сожалел о том, что так щедро предложил девице свое заступничество, потому как слегка запахло жареным. И епископ вспомнил, что непредвиденная остановка отдалила его от завтрака, к тому же, возницу занесло, похоже, на край света, поскольку де Нонан не мог припомнить Левертонов, сколько ни старался. Краем глаза оглядев поля, епископ сделал вывод, что хоть дела у лорда идут не особо хорошо, владения его вполне обширны, а эта сакская знать такая непредсказуемая… Сколько там той косули, а вникнуть в проблемы Левертонов лишним не будет. Как и земля, столь плодородная, лишней не бывает. Мало ли что… Да и девица так мила, столько в ней этой хваленой сакской спеси, которая в их мужчинах проявляется самым отвратительным образом, однако женщин очень даже красит, придает какую-то естественную дикость, коей лишены жеманные норманнки. Связывать себя обещаниями вот так сразу епископ не собирался, поэтому неопределенно выразился:
- Дитя мое, подбитая косуля – это доказательство тяжкого преступления против короля нашего, великого Ричарда, - величественно произнес он. – Однако обвинять в чем-то благородную леди рыцарь не имеет права, тут вы верно подметили. Что ж, посмотрим, что сможет сделать для вас барон де Венденаль, я готов свидетельствовать, что с вами обращались не как должно вести себя с дочерью лорда, - преподобный решил увернуть в сторону, чтобы не иметь отношения к косуле. – Господь никогда не направляет человека по какому-то пути зря, я уверен, так что мой возница не случайно так сильно промахнулся мимо дороги на Ноттингем, - с нажимом сказал епископ, буравя мокрую спину брата Томаса и про себя желая ему трясучки, горячки и неприятия вина бренным телом. Это ж надо было завезти епископа в такую даль! Хоть бы с этого можно было извлечь выгоду, но это ещё бабка надвое сказала.