Донна Брюнисенда была из тех женщин, которые способны даже из кислого зеленого винограда приготовить сладкое игристое вино. Ободренная докладом Арноды и Ломбарды, вернувшихся из купальни с радостной вестью о том, что ее дочь невинна как агнец и чиста как белая голубка, верная соратница Пьера-Роже пришла к выводу, что незачем устраивать лишний шум из ничего. Все хорошо, что хорошо кончается: возбуждать ненужные подозрения и домыслы у донны Бланше и донны Микелы,  сажая под замок ни в чем неповинную дочь, она не будет. Достаточно наказать нерадивую старуху-служанку. Хлопнув в ладоши, хозяйка Кабаре распорядилась как можно скорее накрыть в большом зале стол аккурат к возвращению отряда  с эном Фредериком во главе, дабы отметить как должно  сразу три радостных события: славную победу замковых лучников; спасение любимой дочери из лап алчущих крови и выкупа северных волков; а также поистине чудесное исцеление Каталины: девочка наконец пришла в сознание и даже сумела проглотить  крошечку хлеба с капелькой вина.

Застолье началось началось с ликующих звуков труб и охотничьих рогов. Главный стол и два боковых, накрытые вышитыми скатертями, ломились от всевозможных яств: тушеное мясо в остром соусе из хлебных крошек, уксуса и корицы соседствовало с  ломтями жареной оленины в сопровождении телячьих мозгов; рыбный навар из гольца и леща, приправленный шалфеем и иссопом дразнил неприхотливое обоняние гостей; томленые в вине каплуны и хрустящие хлебцы притягивали взоры уставших и изголодавшихся лучников; а сладкая пшеничная каша на молоке и пироги с разнообразной начинкой могли быть сравнимы разве что с манной небесной. И при этом  почти все мясные блюда были приправлены кислым соком незрелых фруктов – основной приправой, запасы которой никогда не переводились на замковой кухне. Над кушаньями витали пряные ароматы трав и корешков, выращенных садовником замка эном Арнаутом: кориандра, тмина, имбиря, мяты, чеснока, лука-резанца и шалота.  Впрочем, для полной картины изобилия и довольства хлебосольной хозяйке Кабаре не доставало главного блюда: присутствия за столом ее возлюбленного супруга Пьера-Роже. Но ничего, успокоила себя она: ей не в чем себя упрекнуть, она поступила так, как должна была поступить хорошая мать и жена, а к приезду Пьера-Роже она прикажет приготовить фаршированных цыплячьим мясом фазанов, украшенных мясными шариками, завернутыми в посеребренные и позолоченные виноградные листья, а также испечь  огромный пирог в виде трехглавого замка, начиненный живыми жаворонками*

- Эн Фредерик! – берущим за душу голосом произнесла донна Брюнисенда, поднимая заздравный кубок, - Не устаю возносить хвалы милосердию Господа и прозорливой мудрости моего и вашего сеньора, барона де Кабаре за то, что он поставил во главе гарнизона такого храброго, опытного и благородного рыцаря, как Вы, мессен.

Голос ее предательски дрогнул, и она прикоснулась пальцами свободной руки к уголку глаза так, как будто пыталась смахнуть с ресниц слезу умиления и восторга доблестями начальника гарнизона. Несмотря на то, что единственным мужчиной, для которого были открыты врата ее рассудительного и холодного сердца, был ее драгоценный супруг, сейчас она испытывала к эну Фредерику особое, искреннее чувство благодарности за то, что тот не отступил от ее настоятельной просьбы даже на кончик своего копья.

***

Весь вечер Ода провела в своей спальне вместе с Новой, ухаживая за Каталиной. Нова, в отличие от матери,  выражала такую пылкую радость от того, что снова может находиться рядом с сестрой, что Ода в очередной раз устыдилась своего поступка. Мать, судя по всему, простила ее или сделала вид, что простила:cнова встретившись с дочерью после того, как та вернулась из купальни, никаких дополнительных подробностей она выпытывать не стала, только сдержанно поцеловала провинившееся дитя и сообщила, что начиная с завтрашнего  дня вышедшей из родильской воли дочери придется ежедневно посещать собрания добрых женщин в деревне и участвовать в апарельяменте. На этом разговор был окончен и она даже не дала возможности Оде вступиться за старую няню, посаженную под замок.

А вот Нову томило любопытство и, пытаясь его утолить, она засыпала старшую сестру вопросами.

-Сестрица! – шептала любимица барона, придерживая голову Каталины с тем, чтобы Ода могла как следует расчесать большим редкозубым гребнем спутавшиеся волосы девочки. –  Страшно тебе было, признайся? Какие они, северные рыцари? Заросшие шерстью, свирепые и уродливые, как демоны?

Ода не улыбнулась, слушая наивный лепет младшей сестры, и  отложила гребень в сторону, поудобнее устраивая Каталину на подушке.

-Нет, - ответила она, и тут же поправилась, - Не все они такие, как ты описала…

И тут же представила себе посиневшее от удушья лицо мессира де Марли. Теперь оно будет преследовать ее в ночных кошмарах, и сколько бы она не исповедовалась на собраниях добрых женщин, никогда ей не снять этот тяжкий груз со своей души. Ода наклонилась к больной и прикоснулась губами к ее влажному лбу:

-Милая, - прошептала она, - Я ведь только помочь хотела…я затем и в лес пошла, чтобы найти для тебя  волшебный корешок…

До этого мгновения она сама себе напоминала каменного истукана, но сейчас, глядя на  бледное, с темными полукружьями под глазами личико девочки и мысленно сравнивая его с другим, мужским лицом, она почувствовала, что с ее сердца спали оковы и впервые с момента возвращения в замок заплакала: горько и безутешно. Нова бросилась ее утешать, как могла, не вполне понимая, чем вызваны слезы сестрицы. Обнявшись, сестры довольно долгое время просидели так,  думая каждая о своем, пока их не сморил сон.

На следующее утро Ода отправилась в деревню, чтобы принять участие в молитвенном собрании. С собой у нее была корзина с едой, парой груботканых холщовых рубах и кое-какими лекарственными снадобьями - донной Брюнисендой было заведено оделять наиболее бедных и немощных лакомыми кусками с изобильного стола сеньора, старыми, но еще крепкими и чистыми вещами, а также оказывать болящим посильную помощь. Никто не помогал хрупкой дочери барона тащить увесистую корзину: в этом, по понятиям катаров, и заключался смысл искупления греха: доброе дело должно быть совершено в одиночку, без помощников, каким бы тяжким или трудоемким оно не было.

Отредактировано Ода де Кабаре (2015-03-21 18:09:38)

Несмотря на то, что дорога от замка к деревне шла вниз, а не в гору, Ода почти выбилась из сил, волоча за собой тяжелую, будто бы набитую валунами, корзину. Чем меньше пути оставалось до деревенской площади, тем чаще маленькая и хрупкая баронская дочь останавливалась и ставила свою поклажу на землю, чтобы дать отдохнуть рукам и ноющей пояснице, не привыкшей к подобной нагрузке. Физически чувствовала она себя примерно также, как навьюченный мул, которого заставили тащить по горным дорогам груз, самому ему совершенно не нужный, и оттого еще более неподъемный. И все же, поскольку в отличие от животного, у нее была цель, и цель благая, юная окситанка не роптала, напротив, радовалась, что ей предоставлена возможность поступить так, как учил в своих проповедях добрый Бенуа и другие Совершенные: «Если у меня есть хлеб, то я разделю его с ближним, так же, как и он разделит со мной свой.» До начала молитвенного собрания оставалось немало времени: Ода намеренно вышла из замка так рано, чтобы успеть навестить несколько домов и оделить наиболее нуждающихся не милостыней, нет, ибо деревню, принадлежащую ее отцу, отнюдь нельзя было назвать нищей: барон де Кабаре был на редкость хорошим сеньором  и никогда бы не допустил, чтобы его вилланы впали в полное прозябание. К тому же и сами крестьяне были трудолюбивыми и рачительными хозяевами. Но в любом случае дары из замка были не лишними.

Уже от края площади она заметила, что у колодца, - излюбленного места встречи деревенских сплетниц, было оживленно: группа вилланов, среди которых, как водится, преобладали женщины, что-то оживленно обсуждала, взяв в плотное кольцо человека, которого Ода издалека приняла за странствующего нищего: в Ластуре никто не ходил в лохмотьях, подобных тем, что болтались на фигуре чужака. Собрав последние силы, баронская дочь  поплелась к колодцу. Дойдя до каменного алтаря, к которому местные жители постоянно приносили  жертвы своего  любопытства и болтливости,  Ода с облегчением опустила ношу на землю и попыталась рассмотреть новое лицо из-за спин крестьян: для этого ей даже пришлось привстать на цыпочки. Хорошо, что ее появления сразу не заметили: поняв, кто перед ней, недавняя пленница северян с трудом удержалась от изумленного возгласа. В лесу она хорошо рассмотрела лицо юного оруженосца, бросившегося навстречу мессиру де Марли. Пораженная тем, что он уцелел, но особенно – его опрометчивым появлением в деревне, баронская дочь отступила от толпы, напряженно размышляя, как поступить. Стефан – она запомнила, что так называл его северный рыцарь, - был врагом,  и в условиях войны она была обязана указать на него обвиняющим перстом и приказать мужчинам из числа крестьян, находившихся на площади, тотчас схватить северянина и отвести его в замок к эну Фредерику. Но в то же время он был враг поверженный: вид  молодого воина вызывал скорее невольное сочувствие нежели желание причинить ему еще больший вред, что был нанесен. Ода помнила, с какой страстной настойчивостью катарские проповедники вновь и вновь пытались вложить в умы верующих простую, но плохо воплощаемую в жизнь истину: «Причинять зло кому бы то ни было, даже самому дьяволу, это грех…И настолько ужасный, что даже если вы делаете это ради добра или надеетесь на то, что вам отпустят грехи, когда вы будете приняты нами, никогда не следует делать никому зла.»  Помимо этого, она была во власти раскаяния от того, что по ее вине повесили его сеньора. Погубив, пусть невольно, мессира де Марли, Ода воспылала желанием спасти того, кто был ему близок. Око за око, одну жизнь за другую, но не ради возмездия, к которому призывал презираемый катарами Ветхий Завет, а  ради искупления собственной вины.

Она снова посмотрела на молодого оруженосца: он стоял к ней боком и потому ее не видел. По-окситански он явно не понимал не слова, и судя по тому, что ей удалось заметить, разыгрывал из себя немого, что было весьма умным ходом с его стороны. Надо как-то вывести его из толпы и увести к краю деревни, но как? Ода сделала несколько шагов в сторону и встала так, чтобы Стефан смог ее увидеть.

- Утро какое доброе! – громко сказала она , и все разом замолчали и повернули к ней головы. – Рада видеть вас, добрые люди!

И она действительно была рада их видеть: вилланов отца, с их мозолистыми  натруженными руками, кряжистыми фигурами и простодушными лицами, на которых сейчас было написано почти детское удовольствие от того, что им выпала возможность полюбоваться на старшую дочь своего сеньора и перемолвиться с ней словцом. И мужчины, и женщины  разулыбались, приветствуя Оду. Дочь барона улыбалась в ответ, вся сияя и лучась, как теплое августовское солнышко и отвечая на вопросы о здоровье и житье-бытье обитателей замка, которые посыпались на нее со всех сторон.Ода отвечала как могла, с доброжелательной улыбкой поглядывая на Стефана и надеясь, что он по ее взглядам поймет: она его узнала, но выдавать не будет. Наконец, она сама задала вопрос:

- Ой, а это кто? – кивнула она в сторону юноши в лохмотьях.

Отредактировано Ода де Кабаре (2015-03-22 16:55:16)

Ода обрадовалась тому, что крестьянин подсказал ей предлог увести северянина с площади. Она согласно кивнула, подтверждая его слова, и еще раз ободряюще улыбнулась Стефану: судя по его встревоженному взору, оруженосец мессира де Марли собирался дать тягу, но она надеялась, что у него хватит выдержки и благоразумия этого не сделать.

- Вы правы, эн Женсер: паре трудолюбивых и сильных рук всегда дело найдется. Этот молодой человек и вправду силен и крепок на вид, и лицо у него честное. А то, что он немой – то хотя и печально, но работе не помеха, а напротив:  кто много говорит, тот мало делает, пустыми разговорами каши не сваришь! У наших врагов-франков есть хорошая поговорка: La parole est d'argent, le silence est d'or, что значит – «Слово - серебро, молчание – золото»

Произнеся по-французски народную мудрость, Ода понадеялась, что Стефан поймет ее слова и как похвалу его собственной сообразительности, и как ее обещание молчать, и продолжила:

- Пожалуй, я отведу его в замок: там его накормят и оденут, а потом моя матушка решит, как поступить. Эну Гюару, насколько мне известно, нужен временный помощник, пока его постоянный  хворает: вы ведь знаете, сколько забот и хлопот с винными погребами!

По толпе прокатился шумок: обширные винные погреба барона де Кабаре находились в ведении кравчего Гюара де Бомона, и дел у последнего было действительно невпроворот, о чем прекрасно были осведомлены деревенские, поскольку на многих  из них в урожайные годы  налагалась повинность помогать с ремонтом бочек: набивкой обручей, изготовлением дубовых клепок и замазыванием пазов на новых днищах тестом и жиром. Да и сами мука, жир и сальные свечи для освещения погребов поставлялись в замок из деревни.

- Хорошо рассудили, донна Ода! – застрекотала Альфания, пухленькая, румяная и добродушная жена мельника. – И эну Гюару облегчение в трудах его, и бездомному честному парню кусок хлеба, надежная крыша над головой и хороший заработок!

Хотя дочь барона всего лишь искала более-менее убедительное оправдание для того, чтобы вывести Стефана из толпы, на мгновение у нее и взаправду мелькнула мысль, что для северянина, оставшегося без лошади и оружия, не знавшего местного наречия и не имевшего ни гроша, это было бы наилучшим выходом. Он мог бы провести в замке неделю-другую, по-прежнему притворяясь немым и выполняя кое-какую работу, требующую прежде всего силы и ловкости. А как только старик Кола, помощник кравчего, ввернулся к своим обязанностям, Стефан получил бы расчет и пошел туда, куда ему надобно. Но она тут же сообразила, что это невозможно: даже не понимая ни слова по-окситански,  опытный воин сумеет оценить все достоинства и недостатки замковых укреплений как говорится, изнутри. Поняв, что  сочувствие завело ее слишком далеко,  дочь барона быстро добавила:

- Скоро увидимся, добрые люди: я пока что наведаюсь к вдове Жентиль! А вы, добрый юноша, помогите мне донести корзину!

Ода перевела взгляд на Стефана, одновременно указывая пальцем на свою поклажу, стоявшую на земле. Понял ли он ее невнятный жест? Если возьмет корзину и последует за ней, она отведет его на окраину деревни, даст ему чистую рубаху, немного денег и вдоволь еды и отпустит с миром, а после скажет всем, кто ее спросит, что парень отправился дальше, на юг. Ода задалась вопросом, знает ли верный оруженосец о гибели своего господина, обнаружил ли и сумел ли освободить из петли и спрятать от диких зверей его бездыханное тело? И укажет ли он ей это место, если она его попросит?

Пока все эти  сомнения вихрем проносились под безупречно чистым и скромным покрывалом, прикрывающим ее темноволосую головку, сын плотника, молодой Тозет Мелль  невольно оказал ей поддержку. Считая, что перед ним такой же простой работящий парень, как и он сам, Тозет  с добродушной фамильярностью хлопнул северянина по плечу, и весело заявил:

- Аж завидки берут, глядя на тебя, парень!  Я б за счастье почел донне Оде корзинку поднести, но вишь, наша госпожа тебя попросила…Так что не ленись!

Оторвав от  земли неподъемную корзину, он протянул ее северянину.

Отредактировано Ода де Кабаре (2015-03-23 16:43:26)

Ода тоже украдкой оглянулась, чтобы проверить не следит ли за ними кто из крестьян, но удостоверившись в том, что вилланы отца не проявляют любопытства к удаляющейся парочке, с облегчением перевела дух и умерила шаг, пойдя бок о бок со своим провожатым.

- Эн…мессир Стефан, - торопливо зашептала она в ответ по-французски:  от возбуждения, вызванного опасностью разоблачения, обострившего ее ум и память,  окситанка заговорила на чужом языке гораздо увереннее, чем обычно.  – Разумеется, Вы вольны отправляться куда вам заблагорассудится, но все же скажите мне, в каком направлении вы пойдете: если меня спросят, я укажу противоположное. Видите вон ту покосившуюся хижину? Там живет вдова Жентиль, она почти слепая и нас не разглядит, даже если встанет с постели и выглянет в окошко. Нэ Жентиль хворает, и к тому же у нее почти нет зубов: она ест только хорошо пропеченные фрукты, вареные овощи и жидкие каши. Поэтому, как только мы подойдем к калитке, поставьте корзину на землю: я задержу вас всего на несколько мгновений, чтобы достать из нее лекарства и запеченные с медом яблоки.  Вы ведь не против, нет? Вам лекарства ни к чему, а той еды, что останется в корзине, хватит на несколько дней! И еще там две чистые рубахи. И денег я вам дам, но совсем немного: несколько солидов, которые у меня при себе есть.

Пока баронская дочка тараторила, стараясь побыстрее сообщить своему провожатому самое важное,  в ее хорошенькой головке билась неотступная мысль: как правильно спросить оруженосца о мессире де Марли. Даже если Стефан освободил тело из петли, похоронить его он никак не мог: вырыть голыми руками могилу в каменистой горной почве не под силу даже неистовому Роланду на пару с Ожье Датчанином. Если бы Аструга не была под замком, вместе со старой, но вполне крепкой нянюшкой она бы вооружилась киркой и лопатой и смогла бы предать благородного рыцаря земле. Собравшись с духом, Ода начала издалека:

- Мессир…Вы ведь знаете, какое великое несчастье постигло вашего сеньора по вине моей безрассудности и неосмотрительности?

Баронская дочь не собиралась себя щадить: в гибели отряда северян и смерти его командира виновата она, и никто другой. Эн Фредерик лишь исполнял свой долг воина и вассала ее отца.

Отредактировано Ода де Кабаре (2015-03-23 23:31:00)

Ода тоже полыхнула жарким румянцем и на мгновение замешкалась прежде, чем ответить: вопрос оруженосца напомнил ей о том, что она безуспешно пыталась вытеснить из своих воспоминаний, а именно – порочащие ее саму и весь род де Кабаре до бог знает какого колена обстоятельства, при которых их с Астругой захватили в плен северяне. А ведь в основе всего лежало ее желание помочь несчастной девочке, находившейся на грани жизни и смерти. Но какой смысл оправдываться? Надо спокойно ответить на вопрос. Старую Жентиль мучала жестокая ломота в суставах, от которой она частенько не спала ночи напролет, и Ода позволила себе взять из мешочка, оставленного эном Бенуа для Каталины, несколько чудодейственных зернышек, которые, как утверждал Совершенный, вызывают крепкий и спокойный сон и утишают боль. Было в корзине и  еще кое-что целебное, но юная окситанка не могла понять, отчего вдруг оруженосца так заинтересовали лекарства: он явно не был ни ранен, ни болен.

- Самые обычные снадобья, мессир, - твердым, не допускающим двояких истолкований тоном ответила она, хотя и опустила при этом голову, борясь с нахлынувшим смущением. – Но при этом очень действенные! От лихорадки и сильных болей. Часть из них, насколько я знаю, изготовлена в Монпелье – там самые лучшие лекари. В замке под моей опекой сейчас находится девочка, которую искусали волки. Я захватила  немного из тех зелий, что предназначены для ее исцеления и уже немало ей помогли, чтобы попользовать нэ Жентиль.

Ода прерывисто вздохнула и попыталась вернуть Стефана к теме, которая ее саму интересовала превыше всего. Но поскольку времени в их распоряжении было немного, на этот раз она спросила его напрямую:

- Эн Стефан,  я знаю, что вчера на рассвете вашего благородного и храброго сеньора предали мучительной и недостойной рыцаря смерти. Умоляю вас: если вы уже обнаружили его тело, укажите мне то место, чтобы я…

Дальше она не смогла продолжать и закрыла ладонью глаза. И тут ее обожгло: Стефан упомянул о своем господине в настоящем времени! Оговорился?!

Забыв о том, что негоже невинной девице благородных кровей хватать за руки мужчин, Ода именно это и сделала: вцепилась в запястье юноши и, устремив на него отчаянный взгляд, прошептала, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик:

- Вы сказали "мой сеньор тоже так считает"! Мессир де Марли жив?! Он ведь жив, ответьте!

Разум юной окситанки отказывался поверить в такое чудо, но в сердце помимо воли начала разгораться искорка надежды.

Отредактировано Ода де Кабаре (2015-03-24 02:52:39)

Услышав, что благородный рыцарь жив, баронская дочка просияла, но  обреченность, столь явственно сквозившая в голосе оруженосца, и трагическая морщинка, залегшая меж его бровей, заставили ее похолодеть. Неужели, избежав единожды костлявых объятий Смерти,  в эту самую минуту мессир де Марли  прощается с жизнью, истекая кровью и страдая от жестоких ран, полученных им в бою? Она снова вспомнила алый узор, расчертивший ткань его котты, и хищный обломок стрелы, торчавший из-под лопатки. Если бы ей было дозволено хотя бы немного облегчить его страдания…Ода прерывисто вздохнула  и несколько мгновений невидящим взглядом смотрела на пыльную дорогу.
Наконец она подняла голову: в больших карих глазах, обычно взиравших на мир доверчиво и открыто, сейчас смешались   страх за того, о ком она думала почти непрерывно с момента их расставания,  и страстная мольба о доверии:

- Мессир! - она запнулась, подыскивая французские слова, и прижала сложенные ладони к груди тем жестом, которым католические монахини подкрепляют свои молитвы, устремленные к Небесам, -  Позвольте мне помочь Вам и Вашему благородному сеньору!  Я вас не выдам, клянусь!

Голос ее звучал звонко и ломко, и в конце фразы надломился, выдав снедавшие ее тревогу и отчаяние.

Отредактировано Ода де Кабаре (2015-03-26 21:58:08)

Ода чуть не вскрикнула от радости:  предлагая свою помощь, она даже не смела надеяться, что Стефан отведет ее к своему раненому сеньору, а всего лишь полагала, что ее попросят принести в условленное место что-нибудь из одежды или оружия. Сердце у нее заколотилось так отчаянно, что она вынуждена была глубоко вздохнуть, чтобы умерить свое волнение.

- Клянусь, мессир! Клянусь всем, что для меня дорого и свято: я вас не выдам! – твердым голосом повторила воспитанница катарской церкви. Ей, еще не успевшей принять Утешение, не возбранялось приносить клятвы. Тем более что клятва эта шла от чистого сердца.

Заверение самого Стефана в том, что он не причинит ей никакой обиды, Ода приняла с тем же доверием, с каким младшая сестра верит словам старшего брата. Ведь он был оруженосцем мессира де Марли, рыцаря без страха и упрека, а благородный сеньор ни за что не стал бы держать при себе недостойного слугу.  К тому же  у Стефана было такое открытое и честное лицо,  он так искренне выражал свои чувства и тревогу за господина, что у нее не могло закрасться и тени сомнения в его словах. Ода оглянулась на оставшуюся за спиной опустевшую площадь и, убедившись в том, что никто за ними не наблюдает и не сможет проследить, в какую сторону они отправятся, согласно склонила свою темнокудрую головку:

- Благодарю за доверие, мессир. Идемте же поскорее, пока никто меня не хватился!

Отредактировано Ода де Кабаре (2015-03-27 09:03:14)

- Я знаю это место, мессир, - откликнулась Ода, - Хижина у скалы с источником! Это надежное  убежище: туда давно никто не ходит, насколько я знаю.

Она старалась не отставать от Стефана, несмотря на то, что край ее платья то и дело цеплялся за острые шипы ползучих кустарников. Лес, такой пугающий ночью, сейчас казался ей приветливым и гостеприимным: точь-в-точь  большой зал родного замка. К тому же она была не одна, а под надежной охраной молодого оруженосца. И пусть в руках у него был не меч, не копье и не лук со стрелами, а всего-навсего большая корзина со съестным, Ода была уверена, что в случае опасности он ее защитит. Томное воркование лесных горлинок было таким нежным и успокаивающим, что на какое- то время все мрачные мысли покинули головку юной окситанки. Вот вспорхнула с ветки старого дуба одна из лесных певуний и полетела в темнеющее чрево чащи, осенив двух юных путников своим белым крылом. Суеверная катарка сочла это за добрый знак: белая голубка для ее единоверцев воплощала в себе все то, что несла в себе Добрая церковь и была в их глазах символом милости Божьей. Проводив горлинку взглядом, Ода преисполнилась уверенности, что мессир де Марли непременно выздоровеет, причем довольно скоро. А впрочем, если бы это было в ее власти, она бы оставила его в замке отца на полгода, как некогда поступила Владычица Скалы с храбрым рыцарем Ивэйном дабы он как следует смог залечить под ее кровом свои глубокие раны.

Воображение у нее разыгралось и она начала повторять про себя строки чувствительной канцоны:

Все утро в замке у окна прилежно дева  шила
И только к вечеру она в дубраву поспешила
Там вереск рос, там горьких слез никто бы не услышал
И вдруг из чащи диких роз…

Но как же звали рыцаря, вышедшего навстречу добродетельной и красивой деве? Юная окситанка никак не могла  вспомнить нужное имя, но  охотно  подставила бы вместо него мессира де Марли, если бы позволял размер стихотворных строк. На мгновение она представила, что вот сейчас перед ней появится ее ночной спаситель, здоровый и невредимый, и скажет…

Отредактировано Ода де Кабаре (2015-03-27 22:10:38)

Окруженная  роем неясных ожиданий, круживших ей голову почище вина из отцовских виноградников, баронская дочь послушно следовала за оруженосцем, и совершенно не ожидала того, что что ее мысли так быстро воплотятся в явь. Услышав знакомый голос, она поначалу оцепенела и потому не сразу осмелилась выглянуть из-за спины славного юноши. Когда же все-таки вышла из своего укрытия и увидела расплывающееся на рубашке рыцаря ярко-алое пятно, тихо ахнула. Хотя до сих пор Оде приходилось ухаживать только за хворающими женщинами, она все же была способна понять, насколько опасно вновь открывшееся кровотечение из колотой раны.

-Мессир де Розуа! - пролепетала она, с трудом удержавшись от того, чтобы броситься к раненому, - Он...О боже, скорее!

Если бы у нее был фиал с водой четырех рек, что  текут  из  Рая, как у сэра Приама! От этой воды раны мессира де Марли затянулись бы ровно через четыре часа, и он снова был бы способен оседлать коня и отправиться туда, куда настойчиво призывала его рыцарская доблесть. Но теперь придется ограничиться самыми простыми средствами, которые были в корзине: промыть рану холодным белым вином и смазать бальзамом из оливкового масла с розмарином. А потом растворить в вине волшебное зернышко и дать раненому выпить этого чудодейственного напитка, чтобы он отправился гулять по полям, заросшим красными маками божества сна. Но сначала надо уложить его на ложе, которое, как она надеялась, приготовил ему верный Стефан.

Отредактировано Ода де Кабаре (2015-03-29 20:27:00)