Как он и предполагал, южная кузина де Блева не спешила откровенничать.
Не то, чтобы смертная обида, но напоминание о том, что местным ни в чем не стоит верить, особенно когда они дают клятвы.

- Клятвопреступление, кстати, страшный грех, госпожа Отильда, - заметил нормандец, невольно крепче прижимая к себе девушку. – Но грешницей вы мне даже больше нравитесь. Ума не приложу, как обходиться со святыми. 

Неожиданно было обнаружить подобную беззаветную преданность виконтессе в столь юном создании, да еще и в женщине. Не более неожиданно, впрочем, чем не так давно обнаружить в этой же женщине не уступающую мужской отвагу.

- Только, боюсь, не все окажутся столь снисходительны, как я, - задумчиво добавил Готье, пытаясь определить предел этой преданности. Не слишком честная игра, особенно по отношению к той, что спасла ему жизнь. Но де Прэ не собирался по-настоящему ей вредить. Наоборот, ему, черт побери, все больше нравилась кузина его друга. Нравилась где-то за пределом стройных ног, нежного личика и тонкой талии. Это было… своего рода новым опытом. Вызовом. А нормандский рыцарь признавал только один действенный способ познания мира: разведка боем.  – Я собираться поделиться своими догадками с графом де Понтье, - в отместку за вранье соврал он. - И вот лгать графу я вам не советую.

- Ах, мадам, я надеялся, что вы хотя бы поторгуетесь со мной, - рассмеялся нормандец. Рассмеялся больше над собой и над тем, как легко эта юная дама загнала его в угол. Он действительно вправе был распорядиться ее судьбой, тем более, что судьбы всех пленников и пленниц, оказавшихся в руках французов, переплетались самым причудливым образом. И безопаснее было промолчать о своем подозрении. И для южан безопаснее, и для него самого. Да и, в конце-то концов, все равно бедняге виконту скажут, что пленили и жену его, и сына. А уж там как сложится, так сложится.
- Забудьте о том, что я вам сказал. Не к лицу рыцарю так много рассуждать.

Поверх склоненной головы Отильды де Прэ вглядывался в пустынные холмы и пыльную ленту дороги и с неудовольствием замечал, как очертания виноградников то и дело расплываются у него перед глазами. Смерть Христова и будь трижды проклят ублюдок-рутьер с его арбалетом, Готье становилось хуже, чем он ожидал. Плечо неуклонно наливалось свинцовой тяжестью, а теперь еще и голова…
Тут Аттила громко всхрапнул, а из травы при приближении людей лениво и недовольно разлетелось воронье.
- Не смотрите туда, - хрипло посоветовал рыцарь своей спутнице. – Не нужно.
Его соотечественников на месте недавней схватки уже не было, как не осталось и тел тех франков, кому не посчастливилось пасть в бою. Бывшие спутники виконтессы в посмертии были оставлены там, где завершился их путь земной, непогребенными.
Рыцарь, придержав коня, огляделся, пытаясь угадать, куда граф де Понтье повел теперь свой отряд. Вскоре на пожухлой траве де Прэ высмотрел характерную колею, оставленную повозкой. След уводил на север, похоже, желание как следует вымыться в королевском зяте возобладало над всеми прочими желаниями.

- Мы скоро их нагоним, - обнадежил девушку де Прэ. До реки, как он надеялся, было недалеко, и мысль о возможности снять с себя кольчугу и вымыться показалась Готье верхом земного блаженства.
- Доверьтесь мне, мадам. Я же обещал. Я…

Дурнота, давно кружившая вокруг раненного рыцаря, выжидая подходящего момента, нахлынула, незваная, и нормандец опасно покачнулся в седле. Он знал это ощущение, - когда бледнеют краски, мир перед глазами становится серым, а звуки доносятся глухо, словно до утопленника сквозь толщу воды. Знал, но ничего не мог ему противопоставить. Рука его разжалась, роняя повод. Ладонь взметнулась к пробитому стрелой плечу в тщетной уже попытке удержать то ли кровь, то ли боль, тор ли дурноту, то ли все разом. А в следующий миг Готье повалился куда-то вперед, на Отильду, на конскую шею, в темноту…