С улицы потянуло удушливым дымом, потом к женщинам снова заглянул Гастунет, младший сын старой Нерты а, стало быть, ее, Оды, молочный брат.
- Не у нас горит, - успокоил он донну Сессак, но с лица мужчины не сходило прилепившееся еще с вечера выражение тревоги. - В Сент-Винсенте пожар, а у нас под стенами смолу греют.
Свою семью Гастунет отослал в Сито, туда, под защиту неприступных городских стен, убегали все, кто мог. Но мать была слишком больна, чтобы уйти с остальными. К тому же Гастунет понимал: стража ее попросту не впустит. Слишком много людей собралось в Каркассоне, на воротах побоятся заразы и вернут старую Нерту домой. Умирать.
Он думал даже попросить о помощи донну Оду, потому что слышал, что лорд Сессак приехал в Комталь вместе со своими домашними. Донна, опередив попытки молочного брата разыскать ее, явилась сама. Да только вместо того, чтобы отвезти свою кормилицу в город, осталась с ней в предместье. И теперь Гастунет с ужасом думал о том, что будет с ними, если с женой Бертрана де Сессака, ни приведи Господь, что-нибудь случится. Да и сам лорд тоже хорош, под стенами Бурга уже идет бой, ему бы послать за супружницей солдат…

Тем временем барон де Сессак, один из самых влиятельных сеньоров Юга, бывший опекун и воспитатель молодого виконта Тренкавеля, а ныне его верный соратник и советник, тот самый Бертран де Сессак, что десять лет назад публично клялся извести в Окситании катарскую ересь, а потом сделался ее рьяным приверженцем и защитником, ни имел ни малейшего представления о том, где сейчас находится его жена. Да он и не искал ее, у защитников города сейчас и без того хватало забот. Крестоносцы с лихвой оправдывали свою страшную славу, и, глядя с крепостной стены на агонию Сент-Винсента и франков, подкатывающих волна за волной под стены Бурга, эн Бертран думал о Константинополе. О Безье. О той страшной участи, что ждет Каркассон, если безжалостные воины Христа возьмут город на копье. Среди этих безрадостных размышлений мыслям о жене не было места. Да и не знал он, что донна Ода покинула Комталь и Сито ради возможности повидаться с какой-то никчемной старухой…

- Как она? - спросил Гастунет, через плечо Оды глядя на спящую мать. Смерть не приходила, но и не отступала, кружила где-то рядом. Она обожгла дыханием лихорадки сухие губы Нерты и затаилась, как будто ждала, что же теперь предпримут люди. А может, просто позабыла о ней, у смерти сегодня тоже было много забот.
- Вам надо уходить, госпожа, - вновь повторил Гастунет то, что говорил баронессе еще вчера. - Пока еще можно.

Это было распоряжение, которое Гастунет не мог исполнить. Куда он пойдет? Ни мать, ни госпожу баронессу он не оставит. Поэтому мужчина просто вышел на улицу, взглянуть, спокойно ли все, и чтобы донна Ода не подумала, что он ее ослушался.
Хоть их и вскормила молоком одна женщина, Гастунет никогда не считал себя ровней дочери сеньора Монтолье. А когда она стала баронессой Сессак, тем более. А раз так, она приказывает, а он повинуется. Так заведено.

Трудно было разобрать, что происходит на стенах, ясна было только, что смолу уже пустили в ход, и оттого западную окраину предместья заволокло дымом. Мимо Гастунета внезапно пробежал человек, лицо его было залито кровью, ноги подкашивались. Беглец споткнулся и упал в нескольких шагах от колодца, сын Мерты бросился к нему на помощь.
- Франки.. - Прохрипел раненый, и это мало что объясняло. А вот конский топот от которого вдруг раскололся переполненный дымом и чадом зной, был куда красноречивее. И куда страшнее. В глазах зарябило от золотого, синего и червоного, Гастунет вжался в деревянный сруб колодца, чтобы не быть затоптанным крестоносцами.
- Господи спаси и сохрани, - забормотал он, осеняя себя крестным знамением, - Да что же вам надобно от нас, разве ж мы не такие же христиане, как и вы сами?!
Междоусобную войну он бы понял: случалось, что вспыльчивые сеньоры Юга бились друг с другом то за землю, то за женщину, то за косой взгляд, то за гонор свой и вольности. Но крестовый поход… Да разве ж они сарацины какие? Он сам, его семья, старая мать, донна Ода с ее тонким станом и медовыми очами, молодой виконт, его красавица-жена. Да кто угодно в этом краю, даже Добрые люди. Уж они хоть и говорят странные вещи, но делами ничуть не походят на приспешников Отца Лжи.
Взметнувшаяся в крестном знамении рука спасла Гастунету жизнь. Кто-то из франков лениво замахнулся копьем в легкую цель, но вовремя разглядел, что человек у колодца - христианин. Еретики ненавидели распятие, тут священники внятно разъяснили рыцарям, как отличать одних от других. Вели еретику перекреститься, его аж передернет от отвращения, сразу дьявольская сущность станет видна.

Всадники умчались прочь, а Гастунет, подхватив хрипящего раненого, потащил его в дом.
- Госпожа моя, беда, - закричал он с порога. -  Бежать уже поздно, крестоносцы в Бурге. Христом богом вас прошу, прячьтесь. Рыцари проехали, не останавливаясь, но бояться нужно не их.

Следом за благородными сеньорами, принимавшими крест под своими славными штандартами,  на улицы предместья хлынула пехота вперемешку с рутьерами, а последних бог заботил куда меньше, чем возможность безнаказанного грабежа и старого, как мир, насилия.

Тут дверь дома опасно покачнулась от первого удара. Второго - не выдержала, слетев с петель и с треском вывалившись вовнутрь.

Простым солдатам и наемникам всегда доставалась самая грязная работа. Покуда сеньоры трубят под стенами Сито, торжествуя свою первую победу, а священники возносят хвалы Господу, рутьерам велено было прочесать захваченное уже предместье, в котором тем не менее все еще шли ожесточенные уличные бои. Потом начать разбирать дома и прочие постройки, засыпая их обломками городской ров. Все это под градом окситанских стрел, между прочим. А бешенный граф Монфор, что в одиночку рубился на крепостной стене, распорядился снести еще и все укрепления Бурга. Причем, кровь из носу, но чтоб к завтрашнему утру ни ворот, ни стен, ни башен, ни колышка в частоколе. А потому солдатня спешила и не особо церемонилась с местным населением, раз уж у этого населения не хватило ума ни вовремя сдаться, ни вовремя сбежать.
Пока отряду, вломившемуся в дом Гастунета и его матери, не очень везло с трофеями. К тому же свежи еще были воспоминания о том, что произошло в Безье, как благородные господа попытались лишить наемников их добычи, и в конце концов все остались ни с чем. Так что брать старались, что поменьше да подороже. И хоть трепала молва, дескать, Каркассон - богатый город, решительно ничего путного рутьерам под руку не попадалось.

Гастунет бросился наперерез незваным гостям. Хоть и понимал, что совершает большую глупость. Но он был единственным мужчиной в доме, раненый не в счет. Его снова не убили, просто отшвырнули прочь с дороги. А вот бедолагу, которого молочный брат баронессы пытался спасти, признав в том солдата, добили без колебаний.
- Тут только старуха, - разочарованно хохотнул наемник, срывая полотняную завесу, отделяющую угол с ложем Мерты. И ба…
Глаза его полыхнули алчностью при виде украшений молодой южанки. Вот это добыча. Вот это удача.
- Снимай, - велел он Оде. - Все снимай.
Солдат понимал, что наткнулся на знатную госпожу. Трудно ошибиться, когда видишь шелка и золото. Но понимал также и то, что госпоже место в богатом доме с гербом на воротах. В такие дома соваться не стоит, а то свои же добрые господа пригвоздят копьем к стене, вступаясь за чужих, но тоже господ. Он не знал, за каким дьяволом эта дама оказалась тут, среди бедноты. Но теперь разве что дьявол за нее и вступится, больше некому.
Дьявола рутьер не боялся. С дьяволом такие, как он, давно на короткой ноге.

Солдат с силой схватил ее за руку, отбирая предложенную фибулу.
Но не отпустил, с удовольствием ощупывая и шелк узкого рукава, и ни в чем не уступающую шелку нежную кожу тонкого запястья.
Баронесса… Золото...
Он кое-как разбирал южный лепет, но непритязательная правда жизни заключалась в том, что простому солдату никто не позволит обзавестись столь родовитой пленницей, тем более требовать за нее выкуп у мужа-барона. Первый же встреченный им рыцарь отберет эту добычу себе, возьмет под защиту, воспользуется своим правом сильного и знатного человека, подкрепленным мечами и копьями своих людей. А маленькому человеку суждено довольствоваться малым.
Ему лично хватит того, что есть. Главное, чтобы не пришлось делиться.
Поэтому рутьер быстро и ловко стащил с пальцев попавшей в его власть руки тяжелый перстень с гербом Сессаков, потом дернул госпожу баронессу к себе, бесцеремонно облапал бедра, снимая драгоценный пояс. А потом вытолкнул к остальным, пока товарищи не стали задавать лишние вопросы.
- Глядите, парни, какая яркая южная пташка угодила в наши силки.
Женщина была молода и хороша собой.
Как раз из тех блюд, что повезет отведать только на войне, когда многие и на многое закрывают глаза.
Пока ее как следуют распробуют, он успеет спрятать драгоценности. А потом еще и позабавится вместе с остальными.

Побывав в первых рядах сражения за стены Бурга, Марли, как и прочие соратники графа Монфора, теперь оказались в арьергарде боя. Не потому, что им внезапно расхотелось воевать. Просто стену они штурмовали пешими, оруженосцам понадобилось время, чтобы провести лошадей через ворота и отыскать в предместье своих сеньоров. За это время и рыцарская конница ускакала далеко вперед, и пехота с громкими криками и божбой рассыпалась по улицам, добивая тех, кто все еще пытался оборонять Бург.
- Недурно для первого дня осады, - воодушевленно рассуждал Матье. - Только кажется мне, что спасителями дела Христова будут плотники, а не мы с вами. - Он мотнул измазанным сажей подбородком в сторону стен Сито. - Взгляните на эти стены, без осадных машин туда даже и соваться нечего.
- Наденьте шлем, брат, - посоветовал Бушар. - Стрелы долетают даже сюда.
- Сюда не могут - засомневался Марли-младший, тут же над ухом что-то неприятно свистнуло, и рыцарь невольно задрал голову. - Язвы Господни, потому что это с крыши палят.
- Что за редкостная наблюдательность! - пробормотал Бушар. Солдаты между тем знали свое дело, тело незадачливого стрелка тут же свалилось с крыши на улицу прямо под ноги рыцарской лошади. Бедняга, несмотря на добрый удар меча и жесткое падение, все еще был жив, и Марли-старший поставил финальную точку в его судьбе ударом копья. - Он пытался убить вас, брат.
- Но не убил же, - Матье покачал головой и пришпорил коня, преисполненный неуместного, но часто свойственного ему великодушия. Они ведь победили. Победили! А победителям подобает быть милосердными.

Женский крик - неизменный спутник войны, так же, как запах гари или кружащее над оконченной битвой воронье. Матье доводилось слышать его много раз, так что этот пронзительный, полный отчаяния звук больше напугал лошадь, всхрапнувшую и недовольно замотавшую головой, чем смутил того, кто сидел в седле.
Однако, откуда тут женщины?
То есть, разумеется, еще вчера в этих домах жили люди, растили детей, готовили пищу, наслаждались какими-то своими простыми радостями. Но должно же было у них хватить ума убраться под защиту городских стен, раз уж у их виконта не хватило благоразумия не доводить дело до штурма.
Как ни странно, крестоносец сожалел об участи каркассонцев, хоть они сами ее выбрали. В свое время он, как и его брат, отказался участвовать в штурме христианской Зары, на совести мессира де Марли не было ни отлучения от церкви, ни крови христиан Константинополя. Повиниться стоило разве что за Безье, но не за то, что убивал без разбора, а скорее за то, что вовремя не вмешался в резню и бездействовал, когда рушился в пламени крест христианского собора. Легат Амальрик сказал, что безьерцев постигла божья кара. Может, и так. Может быть и эта женщина, что кричит сейчас так страшно, расплачивается за какие-то свои грехи. Но все мы грешны, а он, увидев брата живым и здоровым на стене Бурга, обещал себе быть милосердным, насколько это сегодня возможно.

Дом был бедным, и у порога запоздало пробудившаяся гордыня заставила Матье задуматься о том, сколь странно будет ему, сеньору из рода Монморанси, вступаться за какую-то бедную горожанку, лишая солдат той части добычи, что всегда признавалась законной на войне. Если бы глупая женщина перестала кричать…
И тут она перестала.
Опоздал?!
Едва не разбив голову об низкую притолоку, - Бушар говорил надеть шлем, надо было послушаться, - рыцарь торопливо шагнул вовнутрь.
- Довольно! - рявкнул во весь голос прежде, чем смог толком рассмотреть с кем имеет дело.
Рутьеры. Злобные псы войны, которых боялись и презирали даже те, кто им платил, ощерились ему навстречу недобрыми ухмылками. Как и всякие псы, сбившись в стаю, они чувствовали себя непобедимыми.
- Еретичка, ваша милость, - обронил ближайший из солдат, нехорошо скалясь. Герб незваного гостя ему не понравился. Скверный герб, слишком знатный. Однако пришелец явился один, а несчастья случаются даже со знатными господами.
С неохотой, рутьеры все же расступились, давая Марли дорогу, но при этом не выпуская свою добычу ни из рук, ни из виду.
Матье глубоко вздохнул. Еретичка - это приговор, а для теологического диспута нет ни времени, ни аргументов.
Стараясь не встречаться взглядом со взглядом Оды, он, поравнявшись с ней, с обманчивой бесцеремонностью опустил руку на напряженную женскую шею, дернув одновременно и ворот платья, и шнурок невидимого еще украшения. Решив для себя, что если единственного неоспоримого доказательства ее христианской веры у пленницы не окажется, он просто зарубит ее. Куда милосерднее, чем костер, и, тем более, охваченные похотью рутьеры.
Хвала Иисусу и Пресвятой Деве, на шнурке был крест, а не какой-нибудь богомерзкий еретический знак.
- Христианка, - объявил Марли. - Добрая христианка. А теперь проваливайте отсюда, или приказ запамятовали?

Марли в этот момент как раз напряженно размышлял о том, что ему делать, если требование его не возымеет силы. Будет ли у него преимущество в стенах этого дома, если придется доказывать свое право приказывать голодранцам не разговорами, а с оружием в руках. Как ни странно, слова женщины помогли ему. Если рутьеры и были готовы наброситься на кого-то, теперь у них появлялся выбор.
- Все, что взял, лучше отдай сам, - предложил Матье, осторожно поддерживая ту, чье звучное имя так не вязалось с ее бедственным положением. Баронесса де Сессак. Сессак? Тот самый?
Под тяжелыми взглядами товарищей, рутьер, стиснув зубы, вывалил на пол свою добычу. Марли, нагнувшись, подобрал только перстень. Белая башня в обрамлении лазоревой эмали. Да, тот самый Сессак, подумать только.
- Остальное ваше, - объявил он солдатам. Пусть делят, как хотят, и со своим вороватым приятелем разбираются, как хотят.
В углу послышался какой-то странный хрип.
Обернувшись на этот звук, рыцарь с неприязнью уставился на хворающую старуху.
- Дом потом сожжете, - обронил он властно.

Четыре года назад в Акре судьба сыграла с крестоносцами злую шутку. То ли вода была дурна, то ли такая вот старуха принесла в город заразу. Эпидемия была внезапной и страшной, ни один вождь сарацинов не смог бы загубить разом столько достойных христианских душ. Тогда болтали, что это возмездие за Константинополь и за то, что христиане обнажили мечи против христиан вместо того, чтобы биться за освобождение Иерусалима. Если мессир де Марли и верил в это, то не собирался забывать и об осторожности. И об очистительной силе огня там, где лекари не знают, что им предпринять.

- Вам нельзя оставаться здесь, мадам баронесса, - женщина едва стояла на ногах, мужчина чувствовал ее слабость по тому, как отчаянно она цепляется за его руку. - Отныне вы в безопасности, но эти руины - не место для дамы. Да и для женщины вообще. Не место. Я отвезу вас в лагерь.

Отвечая ободряющей улыбкой на осторожную женскую, Марли подивился тому, как быстро к баронессе вернулось самообладание. Она кричала, она боялась, Матье ощутил, как бешено колотилось сердце южанки, когда пытался нащупать спасительный крест на ее груди. И вот теперь улыбается так, как будто великодушно жалует ему милость за оказанную услугу.
Мужество в женщинах впечатляет больше, чем мужество в мужчинах, потому что от последних оно ожидаемо. Южная дама напомнила рыцарю графиню Алису, его кузину. С нее бы при случае сталось возглавить маленькую армию.
Подсадив донну Оду в седло, Марли вскочил в него сам, одной рукой подбирая повод, а второй крепко обнимая южанку за талию. Какой-нибудь местный рыцарь должен был совершить немалого подвигов, а трубадур - сложить бессчетное множество хвалебных песен прежде, чем удостоиться милости поцеловать хотя бы край рукава супруги такого именитого владетеля, как Бертран де Сессак. Воистину, война многое упрощает.
Француз пустил коня вскачь, чтобы как-то оправдать свое слишком уж заботливое объятие. Но пронестись стрелой мимо собственного брата он все же не осмелился.
- Это баронесса де Сессак, - представил, и одновременно предупредил Матье, предвосхищая шутки, которыми готовились осыпать его товарищи. Дружеское подтрунивание, не более, но оно могло оскорбить даму.
Услышав звучное имя, рыцари переглянулись, а затем учтиво раскланялись с Одой: неоднозначное зрелище, если учесть, что мужчины после боя были измазаны кровью, грязью, сажей и еще одному Господу ведомо, чем.
- Мое почтение, мадам, - воскликнул шевалье де Пуасси. И, не удержавшись, поинтересовался. - А где же барон? Неужели вы избавили свет от этого воинствующего еретика, сьер Матье?
Бушар с чувством толкнул своего дерзкого соотечественника коленом в колено, благо кони их гарцевали рядом. Негоже обсуждать при жене жизнь и смерть ее мужа, каким бы он ни был в глазах крестоносцев.
- Барон где-то там, - Марли-младший уже в которые сегодня раз указал на затянутые дымом стены Ситэ. - Но оттуда он уже никуда не денется. Разве что птицей выпорхнет. Не торопите события, Амори. На все воля божья.
Пришпорив коня, он расстался с братом и остальными французскими рыцарями, увозя свою спутницу все дальше от войны, через поверженный Бург, разоренный Сент Винсент, через длинный каменный мост на другую сторону Ода к пестрым и многочисленным шатрам крестоносной армии.

Рутьеры тем временем закончили c дележом драгоценностей баронессы и свершили справедливое возмездие, сломав солдату-единоличнику нос.
- Огонь, давайте больше огня. Слыхали, что велел этот чертов сеньор, - хохотали они, бросая факелы под стреху. Пожар занимался споро, в сухой и знойный день много ли надо огню, чтобы заполыхать до небес.
- Что вы делаете?! - завопил Гастунет, когда понял, наконец, что не будет никакого лекаря, что обещание госпожи Оды ничего не стоило, а рыцарь-франк и вовсе ничего не обещал. Он бросился к постели, подхватил на руки мать, торопясь, пока еще не поздно, вынести Нерту на улицу. Но солдаты не дали южанину сделать этого.
- Хочешь издохнуть вместе с ней - подыхай, - Гастунета втолкнули обратно в пылающий дом. Он упал как-то уж больно неудачно, полуслепой от дыма, и даже, наверное, сомлел ненадолго. Но сегодня Бог с какой-то одному ему неведомой целью вознамерился оставить молочного брата баронессы де Сессак в живых. Когда мужчина, обожженный и заходящийся кашлем, все же выполз на свежий воздух, за спиной его с треском обрушилась крыша, лишив Гастунета разом и родного дома, и матери.

Не такой уж простой вопрос на самом деле. Матье вспомнил, как вчера на совете папский легат говорил о том, что отрядил людей захватить жену и сына каркасонского виконта. И о том, что эти заложники могут сделать Тренкавеля сговорчивее, а значит, не придется проливать христианскую кровь, вновь и вновь штурмуя непокорный город. Быть может барон де Сессак, советник и наставник молодого Раймона, имей он личный интерес во всей этой истории, тоже станет давать своему сюзерену угодные крестоносцам советы?
Подобные уловки претили Матье, он предпочитал честно сражаться, а не интриговать. Но речь идет о священной войне и о жизни многих людей с обеих сторон крепостных стен. Так имеет ли он право решать судьбу баронессы сам, не советуясь с вождями похода?
- Я хотел бы сказать, что нет, мадам. Что вы - моя гостья, и я с радостью препровожу вас туда, куда вы пожелаете. Но…
Рыцарь с сожалением покачал головой.
- Я принял крест и не принадлежу самому себе, стало быть, и ваша свобода или несвобода не в моей власти. Но я клянусь, что никто не осмелится обращаться с вами дурно, - добавил он уверенно.

Тепло женского тела приятно волновало даже сквозь шелковую камизу и расшитую золотой нитью котту, скрывающую от его взгляда тонкий стан и прочие несомненные достоинства такой неожиданно юной и непростительно красивой баронессы. Матье много воевал, так что то, что после боя все чувства и желания обостряются, не было для мужчины новостью. Каждая сватка ни на жизнь, а на смерть, пусть и  ненадолго, но превращает человека в зверя, и укротить в себе животные порывы бывает непросто.  «Это пройдет», - успокоил себя француз. К тому же они уже на месте, и у него нет больше повода обнимать чужую пригожую жену.

Полог большого походного шатра с гербами его дома, что Матье делил со старшим братом, колыхался от ветра, обещая укрытие от вездесущего летнего зноя. А самые младшие оруженосцы, которых из-за их возраста не взяли на штурм, глазели на своего господина и его спутницу, приоткрыв от удивления рты.
- К вечеру для вас разобьют отдельный шатер, мадам, - пообещал Марли. - А пока располагайтесь в этом.

Отредактировано Матье де Марли (2016-09-10 05:07:37)