Темнота беседки скрывала лица, оставляя лишь шепот, дыхание, прикосновения. Хосефа Мария чувствовала на лице жар румянца, но в объятиях Амаро Парго он постепенно сменялся иным жаром. Она словно просыпалась от сна, и разбудил ее он, сорвав с ее губ первый поцелуй, назвав своей любимой, и объятия приватира Парго были сильнее всех законов, которые донна Хосефа затвердила наизусть с детства, сильнее всех заповедей. В доме дона Гаспара никогда не говорили о любви и страсти, но часто твердили о долге... так откуда ей было знать, что любовь так сильна, так сладка?
Заворожено, счастливо она слушала голос своего любимого, который говорил ей о другой жизни, которую она не знала, которая лежала за пределами четко очерченного круга, составляющий весь мир дочери сурового дона Гаспара: дом, церковь, их поместье на плантациях, приемы в таких же домах, среди таких же, как отец и брат, и мачеха... как отличался от них Амаро!

Под ее щекой билось его сердце, а Хосефе казалось — оно стучит у нее в груди.
Когда же Амаро коснулся ее губ...
В первое мгновение девушка готова была испуганно отпрянуть, но потом... потом случилось чудо, и ночь осветилась для нее тысячью огней. Губы Хосефы робко, неумело приоткрылись, отвечая на поцелуй. А он все длился и длился, пока она не отстранилась...
- Прошу тебя, - тихо прошептала она, положив ладонь на грудь приватира, прося этим жестом его о защите от новых, незнакомых доселе, чувств. - Мне кажется, сердце сейчас остановится.
Или, скорее, разорвется. Потому что, хотя невинность говорила «нет», но сама суть расцветающей женственности говорила «да». И если что-то удерживало Хосефу на самом краю страсти, то только страх, естественный страх перед неизведанным, перед тем самым мгновением, когда женщина целиком отдается на волю мужчины. Страх, но не честь, не долг... о них она забыла, вернее, Амаро освободил ее от них своим поцелуем. Ему она принадлежала сейчас не меньше, чем своему знатному имени, а может быть, даже и больше...

Вероятно, сами камни особняка должны были сейчас обрушиться на голову донны де Вальдеспино, презревшей свою женскую честь и семейную гордость, но нет... Дом стоял в темноте ночи, овеваемый легким ветром, сад о чем-то шептался с фонтаном и тот отвечал журчанием... Мирная картина, рай для двух влюбленных. Но Хосефе вдруг стало тревожно, как будто сейчас они с Амаро приоткрыли шкатулку Пандоры... Пронзительно закричала ночная птица, и девушка, испуганно вздрогнув, прижалась к своему возлюбленному.
- Твоя жизнь... ты сказал, что я теперь твоя жизнь... Я так мало знаю о жизни, Амаро! Но клянусь, пока ты любишь меня, твоя Хосефа будет только твоей.
Гордая девушка не обещала «любить вечно» и не требовала таких же обещаний от маэстро Парго. Но чувствовала, что за той чертой, где закончится его любовь, закончится и ее жизнь, ибо одно без другого уже невозможно.

Она ушла, лишь один раз оглянувшись на темноту беседки, остановившись на мгновение у фонтана. Ушла, унося на губах поцелуи Амаро Парго, а в сердце  - его обещание.
Любить всегда. Может ли девичье сердце желать большего? И может ли удовольствоваться меньшим? Еще меньше, чем капитан «Аве Марии» она представляла себе, сколько трудностей встанет перед ними, если они решат перенести свою любовь из тайны ночи в свет дня, но все же догадывалась о том, что просто это не будет. Догадывалась, но верила, безраздельно верила тому, в чьих объятиях провела ночь, и вышла в скорое утро словно заново рожденной.
Хосефа Мария думала, что не сможет уснуть – столько мыслей в голове, столько чувств, столько всего, что нужно вспомнить, чтобы не забыть, никогда не забыть! Но стоило ей лечь в постель, как сон пришел в изголовье ее кровати и ласково погладил по темноволосой голове.
«Спи», - шепнул он голосом Амаро Парго. – «Спи крепко, чтобы поскорее прошло утро и день, чтобы поскорее наступила ночь, которую ты так ждешь».

- Хосефа еще не встала? – удивился дон Гаспар, когда семья собралась за трапезой.
- Ей нездоровится, - елейно улыбнулась донна Лоренца. – Бедняжка пошла здоровьем в мать.
- Чепуха! Все мои дети крепки телом и разумом!
- Дон Гонзаго опять услаждал слух окрестных котов серенадами, - хмыкнул Августин.
Дон Вальдеспино нахмурился, отложив салфетку.
- Но Хосефа к нему не вышла?
- Нет.
- Хорошо, - успокоено кивнул дон Гаспар.
- Чего же тут хорошего, мой дорогой супруг? – язвительно осведомилась Лоренца, которой двигала сейчас обычная женская зависть. Хосефе поклонники, серенады, скорое замужество… а ей? Старый муж и приватир Парго, неуловимый и непонятный. – Отдали бы Хосефу за дона Гонзаго, она не становится моложе с каждым днем!
- Моя дочь выйдет замуж в Испании, и довольно об этом… дон Августо, маэстро Парго скоро отплывает в Кадис с нашим грузом. Я хочу, чтобы вы лично проследили за тем, чтобы все было  в порядке. Я не хочу потерять на этом ни медной монеты, ни тюка груза. Вам ясно?
- В Кадис?
- В Кадис?!
Столько разных чувств было в этих восклицаниях…
Росита, освобождённая от наказания и прислуживающая за столом, ядовито улыбнулась, без труда расслышав в голосе донны Лоренцы отчаяние…

…и лишь Хосефа пребывала в блаженном неведении, нежась у себя в спальне, улыбаясь сквозь дрему тому, что ей снилось. А снился ей Амаро Парго, его поцелуи и жаркий шепот: «Любимая».

Когда донна Хосефа узнала о предстоящей разлуке? Неделю назад, или около того, в разговоре с мачехой. Отец и брат нынче мало времени проводили с ними, занятые неведомыми заботами, впрочем, теперь девушка знала, что это за заботы…
- Полгода… подумать только, Хосефа. Полгода в море!
В голосе донны Лоренцы помимо воли сквозило отчаяние. Она бы уже и отказалась от этой горячечной мечты – маэстро Парго – но он приходит к ней во сне каждую ночь! Касается, дерзко и властно, так, что у нее нет ни сил, ни желания противится, а потом… потом… Потом донна Лоренца во сне переживала то, в чем Господь по своей неоправданной суровости отказал ей в супружестве. И об эти сны разбивался весь ее здравый смысл, все намерения выбросить из головы Амаро Парго.
- Что вы сказали? – рассеяно переспросила Хосефа, вышивая розу, которой суждено было бесконечно цвести на льняном полотне.
- Да вы не слушаете меня, Хосефа! Я говорила о приватире Парго, который отбудет с грузом с плантаций дона Гаспара и вернется только через полгода… если вообще вернется, - мстительно добавила она, растравляя свою тайную рану.
Серебряная игла соскользнула с канвы и глубоко вошла в ладонь Хосефы. У белой розы, символа чистоты, появились алые лепестки…
Остаток дня она металась, не зная, что спросить у своего возлюбленного ночью, когда они встретятся, что ему сказать… Упрекать? Но в чем? Просить? Но что?
И промолчала. Только отвечала на его поцелуи с невиданной ранее смелостью, порожденной скорым расставанием…

Эта ночь была прекрасна, и эта ночь должна была стать одной из последних перед их долгой разлукой. Все прочие будут лишь мучить, изводить воспоминаниями, все прочие будут орошены слезами и осенены молитвами…
- Я знаю, - тихо прошептала она в ответ. – Мачеха рассказала мне… храни тебя Господь, любимый, ради меня. Ради того, чтобы я снова увидела тебя.
Какое еще благословение могла ему дать Хосефа? Только свою любовь. Только свою верность. И жаркое дыхание этой ночи, обволакивающее их, как черный шелковый плащ…
Ночь вокруг них, ночь в ее крови, и руки Амаро, более настойчивые, чем раньше… Девушка знала, что должна его остановить, как знала, с самой их первой встречи, что не должна, не смеет… И не могла. Под лаской этих рук ее любовь сгустилась до страсти, свернулась коварной змеей возле сердца, медленно впрыскивая свой яд.
- Я дождусь тебя… - из уст донны Хосефы вырвался тихий стон, признание души, признание тела и того, что они находятся в согласии друг с другом. – Дождусь, любимый мой. И никого не назову своим мужем, кроме тебя, клянусь.
Скорее уж она уйдет в монастырь.
Голова кружилась, сердце трепетало, стучало в ладонь приватира. Стучало для него и ради него. Но девичий стыд не вовсе был принесен в жертву этой ночи, и дочь дона Гаспара сделала попытку высвободиться из рук Амаро Парго.
- Прошу тебя... - взмолилась она.
И когда женщина просит отпустить, она просит не отпускать...

Дочь дона Гаспара в этот вечер была грустна и бледна. Эти ночи в саду, поцелуи, объятия, ласки, которые становились все смелее, одарили Хосефу знанием запретной любви, и от этого знания в глазах ее появился особенный блеск, а в сердце только одно стремление – любить и быть любимой Амаро. Их встречи, их признания – это было настолько прекрасно, что донна Хосефа никак не могла поверить что это и есть тот самый грех, которым ее пугали, что они губят свои души… Как  это возможно, если ее душа пела, когда Амаро говорил с ней, смотрел на нее, улыбался ей? Но если? Если вдруг… Стоя на коленях, умоляюще глядя на гипсовые статуи святых, Хосефа Мария горячо молилась, прося у пречистой девы милости – возвращения любимого. И цепенела от ужаса, представляя себе долгие месяцы без него, без весточки о нем… и боялась, что тот самый грех, которого она не понимает, но который совершает, погубит его! За себя она не боялась, только бы он жил. Только бы вернулся живым. И пальцы с силой сжимали горячие бусины четок, тех самых, которые она потеряла, а он нашел…

А дон Гонзаго, сумевший занять место неподалеку от семейства дона Гаспара, с удовольствием представлял себе эту холодную и набожную красавицу в роли своей жены. Ее служанка, Росита, уверила своего почтенного любовника, что ее госпожа никого не любит, да и слова-то такого не знает. Невинна душой и телом. И это было хорошо, правильно, и это нравилось плантатору. Жена должна быть красива, родовита, плодовита и с приданным. Все прочее можно получить от рабынь или шлюх.
- Этот маленький негодяй не толкнул вас, донна Лоренца? – рыцарски спросил дон Гонзаго у мачехи своей (как он надеялся) будущей жены), когда они вышли из церкви.
- Нет, нет, все хорошо, - натянуто улыбнулась донна, сжимая в руке клочок бумаги.
Записка. Любовная записка от Амаро Парго. Разумеется, она еще не видела ни строчки, но сердце подсказывало ей – это он.
Что там, на бумаге? Признание, прощание, обещание новой встречи? Слова любви и желания? Что?
И на губах помимо воли расцветала улыбка. Счастливая. Торжествующая.
Он не смог устоять перед ней, не смог!

Но Купидон, это жестокое божество, испытывало Лоренцу не только желанием, но и терпением.  Сначала муж завел какой-то бесконечный разговор с доном Гонзаго о ценах на сахарный тростник, потом ей пришлось делить носилки с падчерицей. Не читать же записку на глазах у Хосефы! Рабы несли паланкин невыносимо долго, невыносимо медленно, потому что, видите ли, вечер был так хорош, что грех спешить домой. И в другое время Лоренца была бы рада не спешить домой, но не сегодня!
И только оказавшись в уединении своей спальни, выгнав служанку, она прочла записку. Рука, украшенная кольцами первой донны Вальдеспино, взлетела вверх, чтобы заглушить невольный крик радости.
Он назначал ей свидание. Сегодня ночью. Неподалеку в комнате над таверной. Больше ничего, но больше ничего и не нужно было, остальное Лоренца додумала сама. И любовь, которой снедаем Амаро Парго, и желание, которое его терзает, и их счастье, потому что, разумеется, эта встреча будет первой, но не последней. Все, что для этого теперь нужно это ночь – и осторожность.

Ночь пришла в свое время, хотя измученной Лоренце и казалось, что дом никак не хочет уснуть. Но, наконец все затихли. Погас свет в спальне мужа – заботливая супруга не забыла поставить ему к постели графин с вином – для крепкого сна. Уснул пасынок и окна Хосефы погасли… Крадучись, Лоренца вышла в сад, накинув на лицо и плечи густую черную мантилью. Отперла калитку своим ключом, удивившись мимолетно тому, как хорошо скользит он в замке, и выскользнула на улицу. Было страшно… но никакой страх не удержал бы Лоренцу сегодня в холодной постели. Ее ждал Амаро Парго!
Улицы были пусты, только один раз ей пришлось затаиться. У таверны, под фонарем, стояли двое и смеялись. Лоренца кусала губы от досады, но не выходила из густой тени стены, увитой плющом, пока двое гуляк не ушли. Тогда, подобрав юбки, она взбежала по лестнице и постучалась в заветную дверь.
- Это я, Лоренца, - прошептала она, трепеща и ликуя на пороге исполнения всех своих желаний.
А что ей было желать в постылом супружестве? Только любви.

Откровенная бесцеремонность любовника отозвалась в теле Лоренцы сладкой дрожью, от которой ослабели колени, и она только жалобно ахнула, прижавшись щекой к стене. Не протестуя, не пытаясь прибегнуть к обычным женским уловкам: заявить о своей добродетели, чтобы и его победа и ее поражение были слаще… Она слишком долго этого ждала. Мужчину, а не равнодушного старика. Страстного, горячего, властного.
Это было воистину сладкое падение в пучину греха. Каждый раз, когда она пыталась повернуть голову, ее любовник усиливал напор, и Лоренца быстро сдалась, приняв правила этой игры. Двое, в темноте, в тишине, если не считать ее всхлипов и его тяжёлого дыхания. И больше никого во всем мире.
Когда все закончилось, Лоренцу охватила такая восхитительная слабость, что если бы не тело мужчины – жесткое, горячее, по-прежнему прижимающее ее к стене, она бы, наверное, осела на пол.
«Значит, вот как это бывает…» - пронеслось у нее в голове.
Сердце никак не хотело успокоиться, билось часто и ликующе.
- Здесь найдется вино? – тихо, с хриплым смешком спросила она, ничем не напоминая сейчас злую и надменную супругу дона де Вальдеспино.
И, змеей повернувшись в руках мужчины, оказалась с ним лицом к лицу, и сама же не удержалась от поцелуя, долгого, благодарного, полного обещаний, ибо нет никого щедрее на любовные ласки, чем благодарная женщина.
- Я почти без сил…
Шепот повис в темноте, потому что именно в это мгновение донна Лоренца поняла, что рядом с ней не Амаро Парго. Ночь  скрывает многое, но все же не все…
Женщина отпрянула в испуге, прижалась спиной к стене, пытаясь понять  что это – грубая шутка? Месть? Или…
- Кто вы? Я… я знаю вас!
Тело, еще не остывшее от наслаждений, напомнило женщине, что кем бы ни был ее любовник, пусть даже он не Амаро Парго, он дал ей то, чего она желала давно, и что отчаялась получить… так какая разница? Эта ночь больше не повториться, так отчего бы не взять от нее все?
Рука женщины скользнула задумчиво по груди Хосе, с внезапной смелостью – по бедрам. Он был молод, силен, он ее хотел…  Пальцы донны Лоренцы (это приятное чувство тайного греха) начали ласкать плоть моряка. Жены старых мужей умеют многое, ведь им приходится распалять страсть из весьма слабой искры…
- Что ж, мы оба знаем, что я обманулась… но я даю вам шанс заслужить мое прощение.
Взяв Хосе за руку, донна Лоренца подвела его к постели, села на край, приподняв юбки  и бесстыдно обнажив белые бедра.
До рассвета еще есть время.

До рассвета Хосефа молилась. Это все, что она могла, это все, что ей оставалось, кроме слез, но гордая девушка не позволяла себе плакать. Слезы не сохранят ее Амаро от бед. Слезы не придадут ему сил… поэтому плакать она будет от радости, когда он к ней вернется.
- Вернись ко мне, любовь моя, - тихо прошептала она в темноту ночи, ночи, которая стала началом их разлуки. – Вернись, прошу тебя. Без тебя меня нет.