Горстка беглецов, словно на ладони, была видна с любой маломальской возвышенности. К тому же, отряд де Бедельяка передвигался со скоростью плетущихся позади бестолковых животных – это обстоятельство вызывало в мадонне тихое негодование.
Мулы, схожие наружностью с лошадьми, но унаследовавшие от ослов известный норов и характер, то и дело бились друг о друга поклажей, спотыкались и упрямо останавливались пощипать травки там, где им вздумается, отвечая на всякую попытку де Люнеля и де Монгая придать им ходу, возмущенным криком.

Раннее утро, окутавшее прощальным туманом милые стены Каркассона, осталось позади, лениво перекатываясь к полудню, распалившему жаркие свои горнила, чтобы разить немилосердными лучами все подвластное его солнечному взгляду.
 
Давно, – казалось, тысячу лет назад, – утренняя заря, бесстыдно разлегшаяся под покровом тумана на полях за Нарбонскими воротами, пропела свою прощальную альбу, переливаясь пастушьими рожками. Давно исчезли из вида гордые башни Шато Комталя, а мадонна де Тренкавель все еще помнила прощальное объятие: руки мужа под своим плащом, горечь последнего поцелуя. Ее мысли, подобно строптивым вьючным животным, настойчиво возвращаются к молодому виконту.

- Мне… стыдно уезжать, - Ангес подняла на виконта глаза, измученные долгим ожиданием любимого и тревогой за их будущее. Наконец, оставшись наедине с мужем, можно было дать волю чувствам, сомнениям, переживаниям, не боясь показаться испуганной и беззащитной.
- Я так решил. – Под глазами Тренкавеля залегли тени - следствие многодневной бессонницы. Придавая взгляду усталой трагичности, они старили его лет на десять.
- Потому что люблю тебя. Больше этого города и всей Окситании… больше целого мира… больше жизни своей. -  Он долго смотрел на жену, пытаясь запомнить каждую черточку лица любимой, затем подхватил ее на руки и, зарываясь губами в нежные локоны горячо зашептал: - Я счастливец… избранник судьбы… тысячи мужчин с кем-то спят, на ком-то женятся, рожают детей, заводят любовниц… и не знают…что такое – одна, только твоя женщина…
Раймон никогда раньше не говорил ей о чувствах, молчала и она. Зачем говорить то, что и так слишком понятно, от чего никогда не отречешься? В ту ночь Раймон не оставил на ней ни пятнышка без поцелуя. От его прикосновений в крови Агнес, как всегда горело солнце, унося ее в расплавленное, раскаленное счастье…

Сзади раздался истошный крик, возвещающий о борьбе рыцарей с отпрысками осла и кобылы.
Господь всемогущий, интересно, кто придумал отправиться в путь в обществе этих несносных животных? И зачем их маленькому отряду столько поклажи  - не укладывалось в понимании Агнес. Все ее вещи составлял сундук с переменой одежды для себя и сына, да ларец с драгоценностями, надежно упрятанный на дне седельной сумки молчаливого Бертрана.
Пока ее юные спутницы щебетали, кружась вокруг рыцарей и навьюченных мулов, виконтесса подъехала к слуге малыша Раймона:
- Меня беспокоит скорость нашего передвижения. Ползем, как черепахи. Скоро полдень, а мы только миновали Монреаль. Мне тревожно… Запомни, Бертран, - продолжила она так тихо, что слова донеслись лишь для предназначенного уха, - не дай Бог с нами  случится что-то непредвиденное, при малейшей опасности – не думай ни о чем, спасай Раймона. Отвезешь его в замок Фуа. Там помогут…
Бертран молча кивнул, помогая госпоже сбросить плащ. Старик ловко скрутил его и привязал к седлу.
Агнес обернулась, взирая на малыша. Тот выспался, был накормлен и уже тянул ручонки навстречу гарцующим поблизости дамам. И ничего в облике Раймона-Роже Тренкавеля-младшего не выдавало сына опального правителя-виконта. Возрастом, нравом и одеянием он ничуть не отличался от безродного сына кормилицы, резвящегося в той же телеге.

Отредактировано Агнес де Монпелье (2015-12-07 12:21:32)

- О, да, они знают, что я направилась в Каркассон, - Женевьева была погружена в свои мысли так глубоко, что не сразу поняла, о чем спрашивала её спутница. Словно листок в водовороте холодного осеннего ливня, смешавшего свою влагу с водами реки, её закрутило и понесло вперед  так стремительно, что юная де Мираваль чувствовала себя будто во сне. Ещё позавчера она была простой девушкой, беженкой в чужом доме, а вчера стала фрейлиной самой виконтессы, а сегодня уже направлялась в далёкий край, окруженная чужими людьми. – Мессен де Кабаре… - до Женевьевы, наконец, дошло, что имеет в виду донна Отильда, и она запнулась. – Ах, простите мне мою рассеянность, нет, мои родные, скорее всего, не знают, что я сопровождаю донну Агнес в Арагон. Думаю, мессен де Кабаре известит мою моих матушку и кузена, но к тому времени мы будем уже далеко…

При дворе виконтессы Женевьеве понравилось. Донна Агнес отнеслась к ней благосклонно, и даже определила её в окружение своего сына. Это показалось Женевьеве проявлением высокого доверия, и ей было даже немного неловко – ведь она была, фактически, навязана виконтессе в самый тревожный час. К тому же, донна Агнес была католичкой.
Женевьева не знала, известно ли виконтессе о её вероисповедании. И это тоже слегка тяготило её. Она чувствовала себя немного виноватой в том, что не рассказала об этом сразу, но как бы это выглядело? Неподобающе.

Спрашивать о том, знают ли родные донны Отильды о том, куда она направилась из Каркассона, смысла не имело, потому что её отец сопровождал отряд – об этом Женевьева вовремя вспомнила.
- Давайте посмотрим на голубей, - она с радостью согласилась с предложением донны Отильды. Это был хороший способ хоть как-то разнообразить монотонное передвижение, во время которого приходилось думать о многом, за неимением иного занятия. А вот как раз думать об этом «многом» Женевьева не хотела.
- Мы будем посылать с ними весточки, правильно? – спросила она донну Отильду, когда они приблизились к клетке. – Интересно, они пытаются спастись, если замечают ястреба? Идут на какие-то уловки? – Женевьева задумалась о практичной стороне вопроса, но не дождалась ответа донны Отильды, потому что юный наследник виконта уже проснулся, высунул голову из повозки, и что-то лепетал на своём детском языке, явно пытаясь привлечь внимание Женевьевы. Она подъехала к повозке и слегка наклонилась в седле, чтобы быть ближе к своему новому другу:

- Эн Раймон, мы играем в новую игру. Вы едете в повозке, а я – на лошадке. А потом я вас возьму к себе, и вы тоже покатаетесь, хорошо? – конечно, Женевьева имела в виду привал, во время которого и намеревалась поиграть с малышом. – Смотрите, птичка полетела, высокоооо-высоко! – она показала рукой на одинокое оливковое дерево, из которого и выпорхнула пташка, встревоженная шумом приближающегося отряда. Юный де Тренкавель во все глаза наблюдал за беглянкой, совершающей прерывистые движения – вверх, потом вниз, потом снова резко вверх, - и залился радостным смехом.

Если бы можно было вот так взлететь, и преодолеть путь быстрее, избежав ястребов-северян…

Если бы Господь дал нам крылья…
В чистом небе свободно парили птицы, но людям небеса оставались недоступны. Разве что в последний миг жизни бренной, когда душа возносится ввысь.
А сейчас их удел жара и пыль.
- Пора бы лошадей и мулов напоить, мессен, - негромко напомнил один из мужчин, и на лбу его поблескивали капли пота: зной не щадил никого.
- Нас ждет долгая дорога, мадонна, - покачал головой эн Арно. – И мой долг доставить вас к королю в целости и сохранности, а не замучить до смерти. Подумайте о детях, они еще малы, как долго они смогут высидеть на руках, да еще на солнцепеке? Так хотя бы навес спасает.
Если дорога станет непроходимой для повозки или нам придется подниматься на горные тропы, мы избавимся от лишней поклажи. А пока…

По мере удаления от Каркассона Бедельяк успокаивался. Уже пять часов пути за спиной и, быть может, опасность существует больше в воображении путешественников, чем на самом деле. В отряде достаточно мужчин, чтобы дать отпор лихим людям, если кто-то и промышляет разбоем на тракте и прилегающих к нему дорогах и тропах. А французы… Только дьявол самолично может пустить их сейчас по следу виконтессы.
О том, что у дьявола всегда находятся пособники в мире людей, эн Арно некстати запамятовал.

Отредактировано Арно де Бедельяк (2015-01-28 23:54:48)

- Иди ко мне, беги скорее, мой дорогой! – дама Агнес присела, протягивая сыну руки. Ножки в крохотных кожаных сапожках радостно отмерили несколько шагов, и мальчик оказался в плену материнских объятий. Виконтесса нежно прижала сына к себе, ласково коснулась губами его лба. Густые пряди волос, еще довольно светлые, у корней отливали темно-русым, высокий лоб,  пытливые карие глаза, красиво очерченная линия губ, выдающая упрямство нрава – Раймон многое унаследовал от отца. «Подарил бы ему небесный отец хотя бы каплю везения!» - Агнес прижалась к сыну щекой, пряча слезы, долго не могла отнять его от себя, ерошила непослушные вихры, покрывала его розовое личико и ладошки поцелуями, шептала ему на ухо молитвы из евангелия добрых людей, которые, написанные на родном языке, ложились на сердце легче и охотнее строгой и бездушной латыни. «…Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен…  не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится. Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе - охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею…»
Малыш, не понимая сути сказанного, принимал материнскую нежность и тихонько прыскал смехом, когда слова щекотали его ухо. Ухватившись ручонками за материнскую шею, он со всех своих силенок обнимал ее.
Наконец, играя, Раймон нащупал на груди виконтессы тонкую цепочку и потянул ее к себе, извлекая из-под плотно сидящей материи небольшой серебряный медальон.
- Ах, мой милый! Это свадебный подарок твоего отца, – мадонна сняла украшение и повертела в тонких пальцах, - смотри, он с секретом…
Едва слышный щелчок приподнял инкрустированную золотом и эмалью крышку – под ней обнаружилась тонко вырезанная в металле виньетка, сплетенная из заглавных букв имени владетеля Альби, Амбьяле, Безье, Каркассона и Разеса…
Ребенок удивленно захлопал глазенками, мамина безделушка пришлась ему по вкусу. Раймон потянулся к медальону, намереваясь овладеть им и повторить фокус с открыванием крышечки.  – Нет-нет, дорогой, нельзя! Все, больше не открывается. Будешь послушным мальчиком, когда-нибудь покажу секретик снова. – Агнес улыбнулась и спрятала медальон на привычное место. – Пойдем лучше посмотрим, как лошадки воду пьют.
Осторожно ведя сына за руку, дама Агнес спустилась к реке. Де Монгай и де Люнель блаженно растянулись прямо на берегу, распоясавшись, скинув обувь, они подставляли голые пятки жаркому солнцу. Бертран занимался лошадьми, чуть поодаль ворковали Онфруа и Отильда. В тени деревьев, Беатрис кормила грудью сына, воспользовавшись минутой уединения. Молочный брат Раймона был куда более покладистым и спокойным ребенком.
Пройдя немного вдоль берега, виконтесса наткнулась на Женевьеву. Девушка пребывала в одиночестве.
- Смотри, Раймон, кого мы нашли! Твоя любимая дама!
Агнес радушно улыбнулась,  обращаясь к девушке: - милая Женевьева, как вы переносите дорогу? Не сожалеете, что отправились со мной?

Вскоре так и произошло. Убедившись, что все мужчины знают свое дело и семейство виконта Тренкавеля, вверенное его заботам, - в безопасности, эн Арно позволил себе на короткое время забыть о долге командира и вспомнить об обязанностях отца. Странно было осознавать, что дочь, которую он в последние годы видел нечасто и потому продолжал считать ребенком, успела вырасти, и теперь другие мужчины смотрят на нее, как на привлекательную женщину. Вот, например, шевалье де Термез. Едва Бедельяк потерял молодого рыцаря из виду, он догадался, что найдет его рядом с дочерью. И не ошибся. Только вот не мог понять, радует его собственная догадливость, или печалит.
Если бы эн Арно имел возможность посоветоваться сейчас с другими отцами взрослых дочерей, он бы не удивлялся тому, что девочки всегда вырастают быстро и внезапно. Так вышло, что вечно занятый своими мужскими делами, обязанностями и долгом рыцарь никогда раньше об этом не задумывался.

- Отильда, - окликнул он дочь, с беспокойством вглядываясь в родное лицо, не смотря на присущую юности свежесть заметно отмеченное усталостью. – Я надеюсь на то, что нам удастся заночевать в Мирпуа. Там я смогу попросить эна Пьера-Роже проводить тебя в Бедельяк.

Сказанное означало, что эн Арно, после долгих размышлений, все же счел родной замок более подходящим для дочери местом, чем владения короля Пере.
Пьер-Роже де Мирпуа к тому же был вассалом графа де Фуа и добрым знакомым самого Бедельяка, он не откажет в просьбе позаботиться об его дочери. Единственное, что смущало рыцаря – все семейство Мирпуа явно стояло на стороне «добрых людей», а глава его еще пять лет назад, передав бразды правления сыну, принял Утешение из рук Гильяберта де Кастра. Эну Арно не хотелось, чтобы имя виконтессы де Тренкавель связывали с теми, кого Папа объявил еретиками. Подобная связь сейчас, когда будущее неопределенно, могла послужить причиной для крестоносцев чинить ей обиды, а для Педро Католика, не смотря на родство, - отказать в покровительстве.
«Если не стараться во что бы то ни стало дотянуть до бастиды, а просто стать лагерем неподалеку, - размышлял эн Арно, - это будет лучше для всех нас».

- Как вы полагаете, эн Онфруа, – спросил он у молодого рыцаря, - стоит ли нам спешить сейчас, или лучше пощадить себя и лошадей? Пока дорога не дает нам поводов для беспокойства…

Виконтесса побледнела. Она слышала Женевьеву, но не находила сил ответить на ее вопрос: все внимание Агнес было приковано к  извлеченному из-под камня «подарку».
Мокрая ракушка в пальчиках ее сына  блестела на солнце, и малыш Раймон с любопытством разглядывал ее серо-голубой панцирь.
Внезапная слабость подкосила ноги госпожи, она едва успела опуститься на корягу, минуту назад служившей опорой юной фрейлине. Виконтесса в растерянности гладила свои колени,  расправляя складки широкого подола, понизу окаймленного узором: в точности повторяющийся мягкий зигзаг украшал створки жемчужницы, отданной ребенку. Панцирь раковины был совсем новенький – плотно сжатые створки были без сколов и повреждений, не истерты и не изъедены до внутреннего, перламутрового слоя.
И тут Агнес, не выдержав внутреннего напряжения, расплакалась. Она то прижимала ладони ко рту, сдерживая рыдания, то решительно вытирала глаза, стремясь остановить непрошенные слезы, размазывала их по пыльным щекам; то вдруг начинала нервно дергать неподдающиеся завязки лифа…
- Ева, прошу, помоги мне ослабить шнуровку! – в отчаянии прошептала дама Агнес, поднимая на донну Мираваль печальные глаза. – Не знаю, как объяснить тебе – ты, верно, сочтешь меня сумасшедшей… Вчерашней ночью мне снился сон... Жуткий сон… Я проснулась в холодном поту… Какое счастье, что эн Раймон был со мною, держал меня в объятьях, успокаивал… Он говорил, я кричала и плакала во сне… Ах, Женевьева, милая Женевьева! Я не стала рассказывать мужу о ночном видении, сочла его пустяком, бесовским наваждением - и вот теперь оно снова напоминает о себе! – виконтесса с ужасом во взоре указала на ракушку в руках малыша. - Ты станешь смеяться, но я видела ее во сне. Видела, как ее извлекли из-под камня и затем безжалостно раздавили панцирь, выдавливая через осколки мягкое тело… И еще… еще мне снился всадник. Надменный всадник… И он имел надо мною власть. Я не видела ясно его лица, помню только, у него был дьявольски красный рот. Это ужасно! – виконтессу передернуло от отвращения и брезгливости, словно кошмарный всадник не был частью ее тревожного сновидения, а стоял перед женщиной воочию, вместо собственной фрейлины.

- О, мадонна... - Женевьева была совершенно сбита с толку таким внезапным проявлением чувств со стороны новой госпожи. А может, это просто сама Женевьева была столь непочтительна и погружена в свои мысли, что не заметила на лице донны Агнес следов тревоги от происходящего, и, возможно, чего-то более глубокого. Ведь если виконтесса не сумела сдержать слёз при свидетелях, значит, с момента пробуждения из того самого сна она не знала покоя. - Вот, мадонна, возьмите, - она протянула госпоже свой платок, а потом слегка приобняла за плечи, не будучи уверенной в том, позволителен ли такой жест со стороны фрейлины, но твердо зная, что это как раз то, что нужно донне Агнес в данную минуту. - Сейчас, мадонна, сейчас, - Женевьева вспомнила о просьбе виконтессы ослабить шнуровку, и принялась за это слегка дрожащими руками.

- Мадонна, это ведь может быть просто совпадение, - хотя сама фрейлина не до конца верила в то, что говорила. Ей часто доводилось слышать о вещих сновидениях, и кто мог бы поручиться, что донна Агнес не увидела свою судьбу? Однако ракушку в руках испуганного плачем матери никто не разбил, она была целой и невредимой. Кормилица, привлеченная шумом, тотчас закончила кормить своего сына, и наспех зашнуровав лиф, поспешила к Раймону, не выпуска из рук собственного сына. Она увлекла юного виконта в сторону, а Женевьева продолжила увещевать госпожу. - Это все из-за напряжения, мадонна. Шутка ли - армия крестоносцев, ваш вынужденный отъезд, тревога... - Женевьева наконец справилась со шнуровкой, и огляделась по сторонам в поисках кого-нибудь, кто смог бы принести донне Агнес воды. Как назло, кормилица была занята, а донну Отильду юная фрейлина нигде не видела. В это время со стороны повозки раздался шум, сопровождаемый каким-то настораживающим треском. Женевьева настрожилась, но госпожу не оставила.

Отредактировано Женевьева де Мираваль (2015-03-02 20:48:59)