За оставшийся день и последовавшую за ним ночь Хосефа несколько раз меняла свое решение, и сама же страдала от этого. Проворочавшись без сна и задремав на утро, она проснулась от испуга, что уже полдень, что Амаро Парго ждал ее, а она не пришла. И только уверения Розиты, что час ранний, успокоили дочь дона Гаспара. Но этот испуг сказал ей самой о себе гораздо больше, чем все ночные размышления. Она пойдет в Иглесиа де Нуэстро. А дальше… все в руках божьих.
Решившись, донна Хосефа немного успокоилась и смогла поразмыслить над тем, как ей избавится от служанки. Росита всегда и всюду сопровождала ее. Оставить ее дома – не избежать вопросов, и как она объяснит свой внезапный каприз?
А донна Лоренца не сводила с нее глаз. Что-то заподозрила или боялась, что она пожалуется отцу на слишком вольное поведение мачехи?

- Росита, я хотела заказать свечи для церкви, и совсем позабыла.
Хосефа уже садилась в носилки, молясь про себя, чтобы у мачехи или брата не случился внезапный приступ благочестия. Но они закрылись в кабинете отца, обсуждая дела земные, предоставив молиться богу донне Хосефе.
- Так давайте я схожу, пока вы будете молиться, госпожа, - радостно спохватилась мулатка, которой куда как радостнее было кокетничать в лавке с хозяином и его подмастерьем, чем протирать коленками молитвенную скамью.
- Сходи, пожалуй, - кивнула дочь дона Гаспара.
Если бы Росита знала… но откуда ей было знать? Она-то была уверенна, что следить нужно за донной Лоренцой. Та как раз доказывала сейчас мужу, что приватир Парго ниспослан им, не иначе, как самим господом богом и всеми его святыми, и нельзя упускать такую возможность. Скорее всего, напрасно старается, закончится все очередной ссорой отца и сына, и вечером дон Августо опять уйдет из дома…

Донна Хосефа же не думала о брате, отце или мачехе. В ее сердце бушевала буря – куда до нее той, что случается на море. Ее то возносило на вершину ослепительной радости от мысли что скоро, совсем скоро она увидит Амаро Парго, то бросало в бездну отчаяния… Что сказать ему? О чем умолчать? Как держать себя с ним? И не у кого спросить совета.
И вот уже порог церкви, вот уже жар полудня сменяется прохладой и полумраком, и в этом полумраке Хосефа нашла взглядом того, кто был виновником ее сегодняшней бессонницы. Но середечные раны лучше всего залечивают те, кто их нам нанес…

Как много могут сказать прикосновения, даже такие краткие, и сколько их помнила святая вода? Помнила, и хранила тайну. Руки донны Хосефы и Амаро Парго соприкоснулись в благостной прохладе, и девушка почувствовала, как огонь, пылающий в глазах приватира, через это прикосновение нашел себе дорогу в ее сердце. Но все же не так легко было добровольно покинуть клетку из невинности, запретов и обычаев, в которых она росла, и на его просьбу дочь дона Гаспара ответила не сразу. Она замерла в растерянности, бросая испуганный взгляд на статую Девы Марии, которой она так часто молилась, ожидая от нее материнского совета… или благословения. Но что могла знать Непорочная о страсти, которая сжигает дотла каждого, кто приблизится к этому огню? Ничего. Холодный камень вечно холоден, а Хосефа чувствовала, как горит ее лицо, ладонь – там, где к ней прикоснулись пальцы маэстро Парго…
И она решилась.
- Идемте… но к окончанию мессы мне нужно вернуться, - прошептала она.
Если ее кто-нибудь узнает… Если отец узнает… Но Хосефа не хотела сейчас думать об этом. Она должна спросить Амаро. Понять… Ей нужно очень многое понять и узнать, потому что гордая дочь дона Гаспара обнаружила себя на пороге нового, неизведанного мира. И капитан «Аве Марии» звал ее туда, звал за собой…

Но пока что он увел ее в маленький садик за церковью, переходящий в старое кладбище. Серые плиты беззвучно шептали имена почивших, но Хосефа сейчас была полна жизни, что ей голоса мертвых?
Она остановилась возле апельсинового дерева, дававшего скудную тень, драгоценную, в этот жаркий полдень. Отвернула лицо от приватира, не решаясь взглянуть ему в глаза.
- Вы хотели встречи со мной, и я пришла, - тихо проговорила она. – Но я не знаю, поступила ли я правильно. Я… я ничего не знаю. Вы говорили со мной вчера а потом я увидела вас и мою мачеху… так близко! Что это? Скажите мне Амаро. Сами скажите, и скажите, могу ли я  вам верить.
Впервые она назвала его по имени. И оно скользнуло по губам горячим шелком, медом, вином, нежнейшей из ласк, от которых неистово забилось сердце молодой девушки. Амаро…

- Да, очень огорчило, - безыскусно призналась Хосефа, сама не понимая сколь во многом она этими словами признается.
Ладонь Амаро Парго накрыла ее пальцы, стирая этим прикосновением горечь всех подозрений. Не может лгать тот, кто прикасается к ней с такой нежностью.
Девушка, наконец, подняла на него взгляд. В темных, истинно испанских глазах не было кокетства, не было обещаний и недосказанности, была строгая простота… и вера.
- Когда вы ушли, мне казалось весь мир – это солнце и море, весь мир это вы, а потом я увидела вас с донной Лоренцой и словно ночь наступила. И это правда…

Донна Хосефа искала на лице приватира ответ – что с ней? Неужели вот эта лихорадка в крови и есть – любовь? Эта тоска и это ликование? Если так, то это страшно, потому что нет силы несокрушимее.
Ей хотелось попросить – не надо больше таких маневров, но лишь вздохнула, позволив руке выразить то, что чувствовало сердце. Прикосновение может сказать так много… Неумелое, робкое. Первая ласка, которую дозволяет себе еще невинное сердце.

- А вы? Вы, Амаро, хотите, чтобы я верила вам?
Другая бы спросила о другом. Любите ли вы меня? На что вы готовы для меня, ради моей благосклонности? Гордое сердце Хосефы такого не признавало. Зачем спрашивать? Зачем торговаться? Если он вверяет ей свое сердце, то она вверит ему свое.
Голова кружилась, было и страшно, и вольно… словно они вдвоем стояли над пропастью и готовились упасть вниз, и либо взлететь, либо разбиться о скалы. Но – вместе.

Колокольный звон плыл в густом, знойном воздухе, созывая верующих вознестись душой к Господу, но у них, обретших убежище в тихом церковном саду, под невидимым покровительством уже отошедших душ, была своя месса. И те, кто жил и любил когда-то, помогли влюбленным, в память о том, что бог есть любовь…  Никто не пришел в этот укромный уголок. Никто не потревожил Амаро Парго и донну Хосефу.
Девичья ладонь затрепетала под осторожным поцелуем капитана.
- Я буду думать о вас каждое мгновение, Амаро, - тихо пообещала Хосефа. - И днем и ночью. Я буду просить небо о том, чтобы Господь благой и всемогущий вернул вас живым и невредимым и чтобы мы снова могли встретиться. Я буду ждать. Всегда.
Всегда… Удивительное слово. Чем старше ты становишься, тем реже произносишь его, понимая, что нет в мире ничего постоянного, ни счастья, ни любви. Но Хосефа была еще так молода. И верила что вот эта любовь, зародившаяся в ее сердце, она навсегда, она будет жить вечно. Высохнут моря и рухнут горы, но их любовь пребудет всегда.
Что ж, бывает и так, хотя и очень редко.

- Я не буду просить вас беречь себя.
Тонкие пальцы робко, несмело переплелись с сильными пальцами приватира, словно и  вверяя себя его силе и стремясь стать ее частью…
- Говорят, нельзя просить мужчин беречь себя, это приносит несчастье. Но вы будете помнить о том, что я жду вас, Амаро?
Солнце медленно но неуклонно ползло по небосводу… в каменных стенах Иглесиа де Нуэстра время отмерялось шорохом страниц, бусинами четок, каплями воска, словами молитв… здесь – взглядами и словами, но больше взглядами – выразить словами то, что у тебя на сердце так тяжело, тем паче, что главное они уже сказали друг другу.

Когда месса закончилась и богомольцы потекли из серой прохлады в золотой зной, донна Хосефа, прошептав слова прощания, тоже ушла… знал бы Амаро Парго, как тяжек ей был каждый шаг, что разделял их!
Слуги, заприметив госпожу, поторопились с носилками. Роситы нигде не было видно, но дочь дона Гаспара уже и думать забыла о служанке…
- Какая невероятная удача! Донна Хосефа! Мое нижайшее почтение.
Хосефа обернулась.
- Дон Гонзаго…
- Вы были на мессе? Здесь?
Дон Дон Гонзаго Рецио де Куэндо-и-Зальдавар окинул взглядом скромную церквушку.
- Жаль, я не знал этого раньше. Теперь я не пропущу здесь ни одной мессы в надежде увидеть вас, донна Хосефа. Окажите мне честь, позвольте проводить вас домой.
- Благодарю вас, но не нужно.
Те взгляды, что раньше скользили по ней, как по гладкому холодному фарфору, скользили, не задевая и не тревожа, нынче были противны Хосефе. От них хотелось спрятаться за занавески носилок, за черное кружево мантильи, за холодную надменность…  То живое и горячее, что жило в ней, отзывалось лишь на Амаро Парго, только на него.
Дон Дон Гонзаго Рецио де Куэндо-и-Зальдавар усмехнулся, подкрутив усы, ничуть не огорченный отказом. Донна Хосефа известная гордячка, но разве это не распаляет чувства?
- И все же я настаиваю. К тому же, у меня дела к вашему батюшке, так что все сложилось удачно. Для вас и для меня.
Чернокожие рабы подняли носилки. Алая кисея упала прозрачным пологом, плеснув в воздухе прощальной зарницей тому, к кому так стремилось сердце донны Хосефы…

Дону Гонзаго Хосефа отвечала односложно. Да, отец огорчен. Нет, не слишком. Пожертвование на нужды церкви? Дон Гаспар очень добр, Господь не оставит его за щедрость.
Про себя же она с отчаянием думала о том, что если назойливый поклонник решит теперь ждать ее в Иглесия де Нуэстра, то ей и Амаро Парго будет невозможно там встречаться. А где, если не там?
- Донна Хосефа, донна Хосефа!
За носилками бежала служанка.
- А я вас потеряла!
- Твоя госпожа под моей защитой, - усмехнулся в усы идальго, отметив, что у госпожи и служанка хороша.
Вздохнув, Хосефа пожалела, что нынче попалась на глаза дону Гонзаго, и, когда они вошли в дом, торопливо попрощалась и скрылась от его самодовольного, многозначительного взгляда на женской половине.

- Вы пришли не одна, Хосефа? – с любопытством осведомилась донна Лоренца, красующаяся перед зеркалом в новых серьгах.
- Меня проводил дон Гонзаго де Куэндо-и-Зальвадар, - коротко ответила девушка, не желая вдаваться в подробности. – Я устала и пойду к себе.
- Конечно, милая Хосефа. Вы очень бледны. К сожалению, сегодня все чувствуют себя дурно, вот и ваш брат… - донна Лоренца многозначительно покачала головой.
Но ее падчерица не стала слушать новости о брате, а жаль, Лоренце нашлось бы что ей рассказать.

Беседа с отцом и мачехой закончилась для дона Августо тем, что он ушел из дома даже не дожидаясь вечера. Каждая попытка как-то объяснится с доном Гаспаром и заставить его посмотреть на мир его, Августо, глазами, заканчивалась ссорой, еще более громкой, чем предыдущая.
- Вы сами не жили, дон Гаспар, и мне не даете жить! – выпалил он в сердцах.
- Мальчишка! Да что ты знаешь о жизни!
- Вашими стараниями – ничего!
- Вернись немедленно, - стукнул кулаком по столу достойный потомок конкистадоров, но нет. Негодный щенок, непочтительный и глупый, не стал возвращаться, чтобы выслушать все, что хочет сказать ему отец.

В кабаке «Дама Фортуна» его знали, знали и наверху, в маленьких беленых комнатушках, похожих на кельи, вот только обитали там совсем не монахини. Но идти туда было еще рано, и Августо сел в углу, мрачно нахмурившись.
- Вина, - крикнул через зал.
На молодом лице с тонкой порослью усов обозначились резкие складки, делая его старше, брюзгливее… ничто так быстро не старит юность, как несбывшиеся надежды.

Когда не помогает вино, то помогают женщины, хотя и это правило не всегда действенно, но дон Августо уже не в первый раз искал вот такого вот утешения в своих горестях. Близких друзей у него не было, так, несколько приятелей, но разве они поймут его? Нет. А вот приватир Парго поймет. Значит, приватир его друг, настоящий друг! Так мыслил непослушный сын дона Гаспара и радовался, что случай привел сегодня Амаро Парго в это заведение, не подозревая, конечно, о подоплеке этого визита...
А тем временем, женщины, те женщины что живут от ночи до ночи, как яркие бабочки, не заглядывая в день завтрашний,  одна за другой спускались по лестнице, под одобрительными взглядами хозяина. Сегодня удачный день. Дон Августо, если приходил, то оставался на всю ночь и щедро платил, а уж Амаро Парго в Гаване знала каждая кошка, и одноглазый толстяк подмигнул смуглянке, которую поманил к себе капитан «Аве Марии». Может и еще кто заглянет. Его заведение не обходили стороной...
Смуглянка с голыми плечами присела на скамью, ласково, как кошка, прижавшись к приватиру бедром. Но господ-то двое, и к столу тут же поспешила вторая, темноглазая мулатка с капризным личиком и пухлыми губами.
- Дон Августо! Я скучала! – проворковала она, ревниво поглядывая на товарку.
Такие вот молодые, благородные, хорошо одетые – настоящее сокровище для местных куртизанок… За них и драки случались между девицами. Это куда лучше чем матросня после удачного рейда, пропивающая все в один присест, хватающая девиц без разбору. Хотя «дама Фортуна» была приличным заведением, но и туту подобное случалось.
- Вы грустите, дон Августо? Хотите, мы развлечем вас и вашего друга? Я станцую, а Мария споет!
Рука мулатки прошлась по колену дона Августо, поглаживая под столом, намекая на то, что танцы могут быть очень разными… например, наверху, в ее комнате.

Августо приобнял девушку за плечи, поцеловал в шею. Горячая кожа пахла пряно и остро, цветами и мускусом.
- Мой отец будто никогда не был молодым, - пожаловался он Амаро Парго. – Он уже родился стариком. А я хочу жить! Возьмите меня с собой, маэстро! В рейд. Может быть, тогда отец поверит, что мне можно доверить корабль.
- Вы такой храбрый, дон Августо, - промурлыкала мулатка.
Ее подруга, со смуглыми плечами, красовалась подле приватира, то и дело стараясь прижаться  к нему своими пышными прелестями, не скованными корсетом и девичьей скромностью
- Еще вина? – любезно поинтересовался одноглазый хозяин, появившись у их стола.
- Еще! – согласился дон Августо. – И… ну, еще чего-нибудь. Пей, красавица, - налил он вина своей случайной подружке.  – Правда, дон Августо, красивые девицы в «Даме Фортуне»? Их нарядить, так будут не хуже моей мачехи или Хосефы.

Под низким сводчатым потолком таверны пели иные песни, нежели в благородных домах  Гаваны. Тут не было места прочувствованным романсеро о храбрых кабальеро и прекрасных женщинах на балконе. Тут пели откроенным языком об откровенном. Не о любви, а о желании, не о страдании, а о радостях. Низкий голос Марии был как вино, горячее вино, так же дарил короткое опьянение и не только тем, кто слушал, но и самой певице. Она пела, закрыв глаза…
Ей было-то всего шестнадцать, и уже год, как она работала у хозяина «Дамы Фортуны», но женщинами под знойным небом Гаваны становятся рано, рано созревают и рано вянут, особенно такие, как она.
- … И в ночь вступлю я нагою, и ложе жасмин нам застелет, когда я стану твоею…

А ее подруга танцевала, встав на скамью, ловко переступая маленькими босыми ступнями. Из-под юбки мелькали колени.
Дон Августо, услышав от приватира «я возьму вас в рейд» притих, но потом не выдержал, налил себе еще вина, на этот раз, чтобы запить эту новость, от которой сердце билось, как бешенное.
Маэстро верит в него. И отцу придется поверить, когда они вернутся! Отец еще будет гордиться им – единственным сыном и наследником! И Хосефа. Вернее, ее муж, будет гордится родством с братом Хосефы.

Будущее, казавшееся дону Августо мрачнее тучи, начинает расцветать всеми красками.
- Вы не пожалеете, - чуть заплетающимся от волнения и вина языком, заверил он Амаро Парго. – Я вас не подведу!
- … забудь обо всем, что было, не думай о том, что будет, когда я тебя забуду, луна нас с тобой рассудит.
Мария отложила гитару, прижимаясь к Амаро Парго горячим плечом, подставляя губы для поцелуя.

Дон Августо позволяет себя увести, потом повалить на кровать, потом снять с себя камзол и рубаху… Ему обещают забвение и он тянется за ним к губам красивой мулатки, забывая, что платит за него из отцовского кошелька. А потом губ стало больше, и рук, и ласк. Августо закрыл глаза, отдаваясь этому ощущению. Как сказал приватир Парго? Любить женщин, потому что хорошо? Сейчас это было именно так. Парой слов капитан «Аве Марии» поднял его из ада в рай, и мысленно дон Августо клялся, что у маэстро Парго не будет на этом свете друга вернее и надежнее.
Клятвы, клятвы… сколько их было дано, а сколько будет? И почти все они развеяны пеплом по ветру…
Мария хорошо помнит, зачем она здесь. Вовсе не для того, чтобы соперничать с Долорес. Той нравятся мальчишки? Пусть нравятся. Марию неудержимо влечет тот, кто остался в зале, кто заплатил ей золотом и поцелуем пообещал еще более желанную награду. Но для этого ей нужен ключ…
К счастью, Долорес не заподозрила ничего дурного, решила, что отвергнутая вторым кабальеро Мария ищет для себя утешения. И ловкие пальцы девушки скользили по телу Августо…

Ключ нашелся в кармане камзола, там же лежал кошель с монетами, но Мария его не тронула, сжала ключ в ладони, подобрала юбку и выскользнула из комнаты, предоставив Долорес завершать начатое.
Нахмурившись, девушка принялась разглядывать ключ. Разгадать эту тайну ей, конечно, не под силу, во всяком случае, сейчас, но кто запретит строить догадки? Связан ли этот ключ с той женщиной, что засела занозой в сердце этого красавца? Такого статного, властного, горячего… Мария даже поежилась, вспоминая поцелуй. Ключ был тяжел… от двери? От дома? От комнаты? От спальни, где его будет ждать она? И почему этот ключ у дона Августо?
Золотой дублон – щедрая плата. За это золото она может выкупиться у хозяина «Дамы Фортуны», и выкупилась бы, если бы ей было куда идти… Но на какое то мгновение Мария почувствовала искушение вернуть его туда, откуда он был взят и сказать, что не нашла. мимолетная, женская ревность… Но Мария усмехнулась этим мыслям.

- Вот. То, что вы хотели.
Девушка вложила ключ в ладонь мужчины, и накрыла своей – горячей, ждущей. Ревность не для таких, как она. И любовь. Любят красивых и благородных, а приходят все равно к ним, сюда…